Закон о детях - Иэн Макьюэн

Фиона слушала внимательно, глядя ему в глаза, изредка кивала и, наконец, когда наступила естественная пауза, встала и сказала:

– Для ясности, Адам. Вы понимаете, что мне одной решать, чтó наиболее соответствует вашим интересам. Если бы я постановила, что больнице дозволяется законно переливать вам кровь вопреки вашему желанию, что бы вы подумали?

Он сидел, тяжело дыша, и как будто обмяк после ее вопроса. Но улыбнулся.

– Я бы подумал, что миледи надоеда и сует нос, куда не надо.

Эта перемена тона была так неожиданна, так нелепо снижала тему, и так очевидно было удивление Фионы, что оба рассмеялись. Марина с озадаченным видом собрала сумку и блокнот.

Фиона взглянула на часы, в этот раз – открыто. И сказала:

– Думаю, вы как нельзя яснее показали, что знаете, чего хотите.

С подобающей серьезностью он ответил:

– Благодарю вас. Вечером расскажу родителям. Но не уходите. Ужин не принесли еще. Еще одно стихотворение, можно?

– Адам, я должна вернуться в суд. – Но в то же время ей очень хотелось увести разговор от больничной темы. Она увидела смычок на постели, частично спрятанный в тени. – Быстро, пока не ушла, покажите вашу скрипку.

Футляр лежал под кроватью возле шкафчика. Она подняла его и положила на покрывало.

– Это только учебная скрипка, для начинающих. – Но вынул он ее с чрезвычайной осторожностью, показал ей, и они вместе полюбовались орехового цвета декой с черным контуром и изящным завитком.

Она положила ладонь на лакированное дерево, и Адам рядом положил свою. Она сказала:

– Как красивы эти инструменты. Я всегда думаю: есть что-то очень человеческое в их форме.

Он потянулся в шкафчик за самоучителем. Фиона не собиралась слушать его игру, но отказать ему не могла. Из-за его болезни, из-за его простодушного энтузиазма.

– Я учусь уже ровно четыре недели и могу сыграть десять мелодий.

И похвальба эта тоже вынуждала ее подчиниться. Он торопливо листал ноты. Фиона оглянулась на Марину и пожала плечами.

– Но вот эта пока самая трудная. Два диеза. До мажор.

Фиона видела ноты вверх ногами. Она сказала:

– А можно просто си минор.

Он ее не слышал. Он уже сел, прижал скрипку подбородком и, не теряя времени на настройку, заиграл. Фиона прекрасно знала эту печальную красивую пьесу, традиционную ирландскую мелодию. Она аккомпанировала Марку Бернеру, когда он исполнял «Старую песню, пропетую вновь» на слова Йейтса в переложении Бенджамина Бриттена. Они обычно исполняли ее на бис. Адам играл, конечно, скрипуче, без вибрато, но в ноты, кроме двух-трех случаев, попадал. В меланхолической мелодии и в том, как он играл, с надеждой, неумело, выразилось все, что она уже успела понять про мальчика. Она знала слова песни наизусть. «Но был я глуп и молод…» Игра Адама тронула ее, но и смутила. Взяться за скрипку, да и за любой инструмент – это проявление надежды, это предполагает будущее.

Когда он закончил, она и Марина зааплодировали, а он неловко поклонился, сидя.

– Изумительно!

– Потрясающе!

– И всего за четыре недели!

Фиона, чтобы как-то сдержать эмоции, сделала техническое замечание.

– Только помни, что в этой тональности – до-диез.

– Да, да. Столько всего надо держать в голове одновременно.

Тут она сделала предложение, совершенно для нее самой неожиданное и грозившее уронить ее авторитет. Наверное, сама ситуация, полумрак палаты, закупоренной, отрезанной от мира, вызвали этот легкомысленный порыв, но, главное – игра Адама, его напряженное усердие, скрипучие, неумелые звуки его инструмента, его простодушная любовь к музыке растрогали ее и подтолкнули к необдуманному предложению.

– Сыграйте еще раз, и теперь мы вместе споем.

Марина встала, нахмурясь, – возможно, решала, не пора ли ей вмешаться.

Адам сказал:

– Я не знал, что есть слова.

– Да, две красивые строфы.

С трогательной торжественностью он поднял скрипку к плечу и посмотрел на Фиону. Когда он заиграл, она с удовольствием услышала, что легко справляется с высокими нотами. Она втайне гордилась своим голосом, но продемонстрировать его могла только в хоре Грейз-инна, когда была еще адвокатом. На этот раз скрипач не забыл до-диез. Первую строфу они исполнили неуверенно, почти сконфуженно, но во второй встретились глазами, и, забыв о Марине, стоявшей с изумленным видом уже у двери, Фиона запела громче, Адам заиграл, хоть и неловко, но увереннее, и они дружно погрузились в грустную атмосферу поздних сожалений.

У тихой речки в поле меня ты обняла.

Твоя рука, родная, как снег – белым-бела.

Нарвать бы маргариток. Не нужно алых роз…

Но был я глуп и молод, а ныне полон слез[17].

Как только она закончила, парень в коричневой куртке вкатил свою тележку, с веселым позвякиванием стальных контейнеров. Марина ушла на сестринский пост.

Адам сказал:

– «У тихой речки в поле». Хорошо, да? Давайте еще раз.

Фиона покачала головой, взяла у него скрипку и уложила в футляр.

– «Но был я глуп и молод, а ныне полон слез», – процитировала она.

– Побудьте еще немного. Пожалуйста.

– Адам, мне правда надо идти.

– Тогда дайте ваш электронный адрес.

– Миссис судья Мей, Королевский суд Лондона, Стрэнд. Письмо меня найдет.

Она тронула его узкое холодное запястье и, чтобы избежать нового протеста или просьбы, не оглядываясь, пошла к двери.

– Вы еще придете? – спросил он ей вслед слабым голосом.

Она не ответила.

* * *

Обратная поездка в центр Лондона прошла быстрее, и по дороге они с Мариной не разговаривали. Марина долго говорила по телефону с мужем и детьми, а Фиона делала предварительные записи для решения. Она вошла в Дом правосудия через главный вход и сразу отправилась в свой кабинет, где ее дожидался Найджел Полинг. Он подтвердил, что о завтрашнем заседании Апелляционного суда условлено, и при необходимости он соберется в течение часа. А сегодняшнее вечернее заседание перенесено в более просторный зал, чтобы поместилась вся пресса.

Она вошла в зал в четверть десятого, присутствующие встали. Когда все уселись, Фиона почувствовала нетерпение журналистов. Время было неудобное для газет. В лучшем случае, если судья будет краток, отчет может попасть в поздний выпуск. Прямо перед ней, в том же порядке, но пошире, расположились представители сторон и Марина Грин, но мистер Генри сидел позади своего адвоката один, без жены.

Фиона села и начала с обычных вступительных замечаний.