Бета-самец - Денис Гуцко

Я пристроил папку на колени и стал набрасывать.

Из-за кустов слышались шуточки-смешки одногруппников, призывы Виктора Юсуповича работать, а не хохмить.

Минут через пять ко мне перебралась Нина.

— Тоже здесь хочу, — сказала она, располагаясь левее и ниже по склону. — Отсюда хорошо. А там ничего особенного. К тому же вся толпа.

Она могла бы говорить что угодно. Слова были не важны. Нина источала то, что на моем тогдашнем языке обозначалось жутким словом «похоть» — о которой я с боязливым усердием читал у Толстого и с томительным любопытством — у Бунина. Возле Нины я ощущал похоть всем своим неопытным естеством, как язык ощущает укусы электрической батарейки.

— Ты много успел? — Нина разворачивалась ко мне вполоборота, широко отводя ногу и покачивая ею туда-сюда.

— Нет.

— Покажешь?

— Потом.

Она задрала юбку до бедер: «Жарко» — и развернулась ко мне лицом. Нина была моей ровесницей. Но смотрела глазами взрослой женщины, по какому-то недоразумению задержавшейся среди мелюзги. Ее набросок любореченской промзоны — беглый, еще не отененный — был таким же необъяснимо зрелым: ну, откуда она знает, что нужно выхватывать в первую очередь, рисуя завод или какое-нибудь депо с цистернами? Дюжина линий — и промзона уже на бумаге.

— Молодец, — буркнул Виктор Юсупович, постояв над Ниной.

И принялся тыкать своей складной указкой в мою папку, указывая мне на одутловатость контуров и неравномерность штриховки. Трехтрубного парохода, который я почти закончил, невзирая на парализующие Нинкины флюиды, Виктор Юсупович не разглядел.

Когда после занятия мы спускались с холма и впереди за деревьями показалась брусчатка и заборы, а группа кинулась в ближайший магазинчик в надежде найти там лимонад или мороженое, Нина отделилась от Златы и дождалась меня на развилке тропинки.

— Прогуляемся? — кивнула Нина вглубь рощи. — Если что, Златка скажет, что мы на троллейбус пошли.

— В смысле — прогуляемся? — пролепетал я и почувствовал, как вспотели штаны.

Нина удивленно вскинула брови. Будто мы с ней давным-давно договорились и я в последний момент пытаюсь все испортить.

— Ладно. Если недолго.

И я пошел.

— Я все смотрю на тебя. Один нормальный человек в группе.

«Нина?! — думал я тем временем. — Бред! Бредовый бред!» Но было интересно пройти еще немного, еще шажок, посмотреть, что там дальше.

Мы вышли на поляну с останками недостроенного кирпичного здания. Стройка замерла когда-то на уровне второго этажа, и со временем процесс повернулся вспять: тут и там обвалились края стен, в окнах бушевала зелень.

— Стой, — скомандовала Нина.

Я остановился, она оттянула меня в сторону от тропинки. Мне показалось, ее пальцы жрут меня, как щупальца плотоядного растения.

— Погода классная.

— Да.

— Люблю гулять в хорошую погоду. А ты?

— И я. Да.

— Смотри, что я у предков нашла, — сказала Нина и вынула из сумки несколько листков, испещренных фиолетовыми кривоватыми строчками.

Она стояла очень близко, я прикасался к ней то плечом, то бедром, я вдыхал ее теплый запах, от которого у меня ерзало и ныло внизу живота и в горле словно таял большой кусок масла. Грудь у Нины была маленькая и острая, как маковки инжира, я видел ее в расстегнутую сорочку.

— На.

Это была медицинская лекция «О половых отношениях мужчины и женщины». Заметив в моем лице что-то, что ее насторожило, Нина вырвала у меня листки и, найдя нужное место, принялась читать вслух:

— Тела мужчины и женщины должны быть чистыми, желательно после ванны или бани. Следует снять всю одежду, так как прикосновение голых тел приятно обоим, — Нина остановилась, оторвала глаза от бумаги.

Птичье лицо укололо нетерпеливым взглядом.

— Ничего себе, да? Лекция!

План ликбеза был продуман по-взрослому. Я слушал, замерев.

— Какое-то время следует целоваться в губы, нежно поглаживая чувствительные места друг друга, такие как грудь, бедра, ягодицы. В какой-то момент мужчина почувствует, что его половой член затвердел.

Смотрел в покачивающиеся смоляные волосы и боялся, что она не даст мне шанса сбежать. До сих пор самым… прикладным из того, что я читал, были гусарские письма Лермонтова, стыдливо испещренные отточиями редактора.

Нина со своими листочками была запредельна.

Прервать ее я не смел.

— Нет ничего предосудительного в том, чтобы касаться половых органов друг друга. Однако переходить к этому следует постепенно, убедившись, что ваши действия доставляют удовольствие супруге (супругу). Помните… — Нина повысила голос, собираясь зачитать, видимо, самое важное.

Но что именно призывал помнить автор лекции, я так и не узнал. Из развалин раздался сердитый мужской голос:

— Чё вы там гундосите, пионеры хреновы? Чё вас тут носит, придурков?

Говорившего видно не было. Лишь подрагивало в такт его словам деревце в одном из окон.

Я впервые открыто посмотрел в ее глаза, почувствовав приближающееся спасение.

— Бомж.

Нина наклонилась, подхватила с земли камень и с размаху запустила им в кирпичную стену. Мы побежали вниз с холма, гремя карандашами в фанерных пеналах.

— Там еще столько такого… кранты! — выкрикивала она на бегу.

С того дня Нина слегка приутихла. Она убедилась: мы созданы друг для друга, — и решила подождать, пока я с этим смирюсь.

Свое худое тело с бесконечной талией она носила так, будто его с секунды на секунду прихлопнет закрывающаяся дверь — и нужно успеть прошмыгнуть. И вечная улыбочка, и горящий глаз — казалось, ей хочется похвастаться своей ловкостью: оп, снова успела! В сидящей Нине было столько углов, сколько не в каждой скульптуре кубистов. Не знаю, осознавала ли она свою некрасивость. Отказывалась признавать? Жила ей назло? Или одна разглядела то, ради чего была сломана вся эта рутина стандартов и пропорций?

Улизнуть от Нины оказалось непросто. Притягательность запретного, преподносимого так запросто — как подают разве что в буфете компот, действовала медленно, но верно. Не прогнав ее сразу, я словно натолкнулся в какой-то момент на особый интригующий ракурс, в котором хитрой головоломке, казалось, вот-вот будет найдена изящная разгадка.

Ее работы все чаще хвалили. Мои почти никогда.

Нина терпеливо со мной дружила, время от времени совершая пробные вылазки.

Несколько раз ходили в кино. Однажды на выставку керамики.

Я всегда ее стеснялся. Она не могла не замечать. Но по своему обыкновению не придавала этому значения. Мы оба были белые вороны, для нее это все решало. Мои внутривидовые капризы, заставлявшие меня раз за разом ускользать от неизбежного, она великодушно прощала.