Кошкин дом - Илья Спрингсон

162-я, говорит, что везут в дурдом до излечения, а потом опять суд и срок. Рассчитывает, что больше 10 не получит.

У него смешная кружка с цветком и целая куча конфет! Конфеты «Маска», тут такие тоже в магазине есть, Вадим мне их покупает. Я очень люблю конфеты «Маска».

Когда я был мелкий, а это было сравнительно недавно, мне бабушка покупала эти конфеты. И я их мог съесть ровно столько, сколько их вообще было, поэтому их прятали. Прятали надёжно, но плохо.

А один раз, на новый год, Мишка приволок откуда-то целый ящик мандаринов, это в советские-то времена, где он его только взял, этот ящик…

Ящик упаковали под кровать надёжно, но запах мандаринный выдал место нычки. И я пришёл на тот запах. А пришёл тогда, когда никого дома не было и поэтому стал абсолютно счастлив.

Очень много я съел этих мандаринов. Очень. Но оставалось их тоже много, поэтому я ел ещё, а там всё было много, даже не заметно было, что так много я съел. Поэтому я ел ещё. И потом опять ещё. И снова ел.

Чуть не умер я тогда. Хорошо, что бабушка вовремя подоспела, а то не дотянул бы я до тюрьмы. Вечером поднялась температура. Позвонили маме.

Утром с ушей потёк гной. И из носа. И вообще я весь стал течь гнойной какой-то фигнёй, орал, температурил и хотел воды.

Приволакивали врача. Врач сказал, что меня нужно в больницу везти, в Петушки, и что я могу при определённом положительном исходе крякнуть, как не фиг петь, говорил, могу крякнуть.

Они засуетились все и забегали, побежали звонить, Мишка, с которого всё и началось, – ушёл в побег и дня три его никто не видел.

А мне начали больно стричь волосы. Когда я был маленький, мама следила, чтобы волосы у меня были длинные и пушистые, и теперь эти волосы чудовищно прилипали к гноящимся ушам, их пробовали отрывать, но я орал дичью, поэтому решили стричь. Я всё равно орал, хотя стричь было совсем не больно.

Короче, приехали скоропомощные и фельдшер сказал: «В больницу!».

В машине скорой помощи я крутил головой и смотрел на Пекинку, а ещё у меня был с собой один, прямо перед самым уездом взятый мандарин.

Мандарин отняли, когда я втихаря стал его чистить, мандаринный дух сдал и меня, а когда отнимали я потерял сознание.

Страшный диатез, сказали в Петушках и укололи укол, которого я не испугался, какой-то совсем небольной укол, но через несколько минут я опять вырубился.

А когда врубился – оказалось, что мама меня носит на руках.

И стало спокойно.

Я очень любил, когда мама носила меня на руках. Было очень спокойно и тепло, а плюс ещё я был лентяй, и самому передвигаться было как-то странно, ну и правда, зачем шевелить ногами, когда могут носить?

А маме тоже нравилось. Папе этого делать я не позволял. Он раза два пытался, но я нашёл какие-то отмазки, и папа сдулся.

Короче, привезли меня тогда домой, а это было перед самым новым годом, и строго настрого запретили делать всё и смотреть телевизор. Мандарины бабка утащила в сарай, мама была злая, так как у неё обломался новый год, и она вынуждена была приехать за 100 километров, чтобы я не крякнул без неё, папу не помню, наверное его просто не было там, а может и был, какая разница.

Они успокоились и завернули меня в одеяло.

Но телик потом всё же разрешили смотреть. Показывали передачу «Песня-83» и там группа «Земляне» херачила «Траву у дома».

Я представил тогда, что тоже буду так вот херачить на гитаре, как они, и мне так этого захотелось, что я уснул, а проснулся уже в новом 1984-м году.

Помню утреннюю посленовогоднюю пустоту, которая бывает теперь всегда, даже в тюрьме. Та же самая пустота после праздника, который ждёшь весь год, что в тюрьме, что снаружи.

А конфеты «Маска» всё время связывают меня с Новым годом. Только не с таким, в который этот праздник превратился, когда я стал больше, с пьянками и уродами, а с тем новым годом, который был тогда, когда я был маленький.

Когда я единственный день в году нормально общался с папой. Это день, когда мы ходили в лес за ёлкой. Все остальные дни между нами что-то было.

Я не знаю, что это было, какая-то шиза была между нами и мне не хотелось с ним говорить.

А ещё были пакеты с подарками, в которых, кроме мандаринов лежали конфеты «Маска».

Ванька бомбил Евросети. Просто ходили по Евросетям с подельником и бомбили этих толстожопых. У них был пистолет Вальтер, который не стрелял, но эффект производил нужный. Деньги отдавали много и сразу.

На пятнадцатый раз подельника взяли. Ну а дальше как обычно, признательные показания подельника в обмен на царствие божье, явка с повинной, чтобы не «въебали» на всю катушку, и как следствие всего – сдача с потрохами тех, с кем как вертел, плюс скос на 64-ю статью, и плюс игра в овцу.

В итоге эта овца получила 9 лет строгого режима, а Ваньку отправили до излечения в дурдом. А нужно только было 72 часа продержаться в ментовке, делов не знаю, идите на хер. Или уж хотя бы не сдавать того с кем был.

Да, будут бить, да привяжут к батарее и не будут давать пить, будут лупить электричеством, но зачем сдавать-то? Я вот этого не пойму. Сдашь – это уже называется «группа лиц» или «группа лиц по предварительному сговору», а это другой пункт статьи, и всегда более тяжкий, чем предыдущий, когда ты по делу идёшь один, хотя само по себе кого-то сдать – печально.

Когда я был маленький я постоянно «сдавал» Кирюшу, но я не то, чтобы его сдавал – я сваливал на него свои косяки. Мне верили, а ему нет. А когда меня поймал сторож в колхозном гараже за то, что мы бензин сливали – я его не сдал. Сказал, что не знаю, кто со мной второй был. Хотя вся деревня знала, что «вертим» мы вдвоём и что мы повсюду вместе.

Потом этот сторож бухал с моим дедом и похвалил меня. Молодец твой внук-то, Анатолий, – говорил, – не сдал Кирюшку…

И Кирюша меня не сдал. Когда к Витьке Копчёному, который умер, и приходился Кирюше не то дядькой, не