Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914–1918) - Владислав Аксенов

Вместе с тем, если отделить внебрачные зачатия от брачных, то окажется, что последние имели бóльшую зависимость от церковных правил. Так, например, в Великий пост в Москве количество брачных зачатий сократилось на 24,26 %, а количество внебрачных всего на 11,19 %. Это объясняется тем, что значительная часть внебрачных зачатий не была запланирована, в то время как намеренное брачное зачатие супруги старались произвести в соответствии с церковными канонами.

Изучая динамику половой активности столичных жителей, можно отметить еще одну особенность — в течение Первой мировой войны происходило постепенное снижение зачатий в браке с одновременным ростом зачатий внебрачных: в 1915 г. условное количество внебрачных зачатий в Москве по сравнению с предыдущим годом возросло на 25 %[1803]. Вероятно, отчасти это было связано с чинимыми церковью препятствиями на срочное венчание по причине призыва жениха на войну в случаях, когда венчание приходилось на дни поста или если молодые не могли предоставить все требующиеся документы.

Если в городах изменения брачного поведения можно отнести на счет развития нуклеарных отношений и общих модернизационных процессов, то в деревнях распространение фактических браков, согласно сообщениям провинциальной прессы, являлось следствием повышения платы за совершение треб и общим обеднением крестьянских хозяйств: «Чтобы избежать непосильного расхода, родители жениха и невесты соглашаются на гражданский брак своих детей. Для этого пишется условие, которое скрепляется свидетелями со стороны жениха и невесты, а затем удостоверяется сельским старостой с приложением на условии должностной печати. В условие вводится неустойка, что если кто-то из сторон откажется от дальнейшего сожительства, то эта сторона должна оплатить другой стороне определенное денежное вознаграждение»[1804].

Помимо мистификации массового сознания война вызвала к жизни ряд иных явлений, портивших отношения между крестьянами и священнослужителями. Например, сухой закон, обрушившийся всей тяжестью административной и уголовной ответственности за домашнее изготовление алкогольных напитков на обывателей, но сохранивший в этой сфере определенные свободы для церкви, или мобилизация скотины. Массовое недовольство последней приводило к тому, что крестьяне свою злость вымещали на присутствовавших при переписях скотины и населения священниках[1805]. В Святейший синод с мест приходили рапорты священников об оскорблениях и избиениях, которым они подвергались со стороны местных жителей. Так, например, беспорядки, сопровождавшиеся избиениями и оскорблениями священнослужителей, произошли в конце июня 1916 г. в некоторых приходах Балтского уезда[1806]. Когда-то давно, в 1865 г., в Вятской губернии при схожих обстоятельствах, когда священники встали на сторону непопулярной в среде народа политики властей, возникла массовая секта «немоляков»: крестьяне отказывались принимать урезанные по реформе земельные наделы и платить выкуп. Священники, к которым крестьяне обратились за содействием, дали крестьянам в ответ «положительное и твердое слово пастырей о необходимости подчиниться распоряжениям, исходящим от высшей власти»[1807].

В период Первой мировой войны до синодальной власти также доходили слухи об образовании новых сект. В частности, говорили о сектах «бегунов» и «скрытников», занимавшихся укрывательством беглых дезертиров, преступников, политических ссыльных. Правда, эти слухи не всегда подтверждались при проверке[1808]. Тем не менее в отдельных губерниях империи из‐за перехода православного населения в иные вероисповедания формировалась отрицательная динамика численности православных. Одним из самых популярных течений был штундо-баптизм. В январе 1915 г. обыватель в письме из Подольской губернии к студенту Киевской духовной академии рассуждал о распространении в России штундизма, связывая это с недовольством населением своими попами и проникновением в общество ценностей западной (немецкой) культуры[1809].

Согласно отчетам миссионера Н. Варжанского за 1914 г., по Московской епархии совращенных из православия насчитывалось 146 человек, из них: в евангельские христиане — 25, в баптизм — 35, в адвентизм — 4, в «евангельские христиане, приемлющие крещение детей» — расшатано и приготовлено к совращению несколько человек; в латинство — 27, в лютеранство — 49, в армяно-григорианство — 5 и в англиканство — 1 человек. Примечательно, что за отчетный период сам Варжанский из сект в православие смог вернуть только двух человек[1810]. Учитывая, что в Московской епархии было лишь два миссионера (Варжанский и Соколов), их работу едва ли можно признать удовлетворительной. Разочаровавшееся в церкви население скептически относилось к проповедям миссионеров, а иногда, в случае их рвения, прибегало к физическому насилию. Так, Варжанского, пришедшего в январе 1914 г. на собрание «пашковцев» в Головин переулок в Москве, толпа избила, раздела и вытолкнула голым на мороз[1811].

В Смоленской епархии количество штундо-баптистов в 1915 г. возросло на 23 % (с 441 в 1914 г. до 531 в 1915 г.)[1812]. В 1915 г. в Ставропольской епархии из православия в другие религии и секты ушел 481 человек, из них 401 в секту духовных христиан, 56 — в секту «Новый Израиль» (произошла из позднего хлыстовства), 8 — в секту субботников, по 4 человека — в усювисты и армяно-григорианскую веру, 3 — в лютеранство, 2 — в старообрядчество и по 1 — в хлыстовство, ламаитство и римско-католическую веру[1813]. При этом в Ставропольской епархии в 1915 г. 335 человек вступили в православие, из них 42 перешли из иудаизма. Учитывая, что Ставропольская губерния не входила в черту оседлости, можно предположить, что это были евреи-выселенцы, которые, приняв православие, пытались тем самым избежать конфликтов с местным населением и начальством. Таким образом, динамика численности православного населения Ставропольской епархии в 1915 г. составила минус 146 человек. Можно предположить, что данная динамика была бы положительной, не будь само духовенство и церковь столь нетерпимы к инакомыслию. По крайней мере, православные миссионеры нередко выдвигали обвинения в сектантстве против людей, в силу личных разногласий с епархиальным начальством позволявших себе некоторые «вольности», но сектантами не являвшихся.