Нуреев: его жизнь - Диана Солвей

церемонии на сцене, во время которой Рудольф восседал на троне раджи, сначала Пьер Берже, а потом и министр культуры Жак Ланг воздали ему должное своими речами. Затем Ланг вручил Нурееву знаки отличия командора Ордена искусств и изящной словесности, удостоив его высшей степени одной из самых почетных наград Франции, присуждаемых за достижения в творчестве. Отталкивая танцовщиков в поисках лучшего ракурса, фотографы защелкали камерами. На Джона Тараса эта сцена произвела удручающее впечатление: «[Рудольф] не мог стоять; и взгляд у него был загнанный».

И тем не менее он настоял на своем присутствии на торжественном ужине. И там, сидя между Мод и Мари-Элен де Ротшильд, обсуждал с Берже театральную программу на будущий год. Однако в середине ужина Нуреев попросил Канези и Луиджи отвезти его домой. На пути к выходу их остановил Берже; он попросил Рудольфа сняться для «Пари матч». Для этой «фотосессии» одну из комнат специально задрапировали синей тканью. Марика Безобразова попыталась не допустить съемок, но Рудольф дал разрешение на них. Фотографии, сразу же облетевшие весь мир, неумолимо свидетельствовали: Нуреев тяжело болен. И вскоре – несмотря на отрицания и протесты Парижской оперы и его друзей – английские газеты раструбили: у Нуреева СПИД.

То, что Рудольф умирал, близкие ему люди никогда не обсуждали открыто. Отвечая на звонки в его квартире, они даже не упоминали о болезни, потому что Нуреев нередко слушал их разговоры по параллельному аппарату в своей спальне, не желая оставаться в стороне.

Эту битву он проиграл. Когда Руди ван Данциг и Тур ван Шайк посетили Нуреева на следующий день после премьеры, Дус проинструктировала их в прихожей: «Не говорите, что вы пришли специально ради него – это может вызвать подозрения. И не упоминайте о его болезни – он не желает о ней слышать. Просто поговорите с ним о будущем, как будто ничего плохого не происходит. Это будет лучше всего». Сама Франсуа собирала для Рудольфа рецензии на премьеру, тщательно уничтожая все статьи, в которых упоминался СПИД. Немногим удалось пройти ее цензуру. «И это все?» – спросил у Дус Рудольф, получив от нее всего три газеты.

Руди ван Данциг пропустил премьеру и прилетел ко второму представлению. Он думал: раз у Рудольфа хватило энергии поставить трехактный балет, возможно, он не так уж серьезно болен. Однако в квартире его охватили мрачные предчувствия. В комнатах царило запустение, в одной из них «лежали и стояли в беспорядке коробочки и пузырьки с таблетками и капсулами… От былого тепла и блеска не осталось и следа, – написал он позднее. – Одного взгляда на вещи были достаточно, чтобы понять: за ними давно не ухаживали; все внимание было сосредоточено только на одной комнате – спальне Рудольфа». На столе лежал – все еще завернутым в целлофан – букет лилий, присланный Мадонной, а на кухне увядали красные розы Жаклин Онассис, как попало засунутые в пластиковую бутылку.

Пытаясь скрыть тревогу, ван Данциг присел на кровать Рудольфа и положил руку на его худую ногу – он помнил, какое наслаждение испытывал Рудольф при чьем-то прикосновении. Нуреев лежал на постели в тускло освещенной комнате; маленький светильник у кровати был единственным источником света. «Его глаза и нос казались более выраженными, довлея и почти поглощая все остальные черты, как будто он именно через них стремился всеми своими чувствами к внешнему миру, стараясь уловить даже самые незначительные детали окружающего его мира». С огромным усилием Рудольф рассказал гостям об успехе накануне и о чудесном исполнении танцовщиков. Время от времени в комнату, контролируя его состояние, заглядывали Марика, Жаннетт и Дус. «Мои женщины, – пробормотал Нуреев ван Данцигу. – Видите? Они всегда при мне». Вечером Рудольф надеялся пойти посмотреть труппу Ролана Пети, но Дус, услышав об этом, предложила обождать несколько дней. А тогда они вместе отправятся за антиквариатом. Для него ведь отложили столько прекрасных вещей, напомнила Нурееву Франсуа. Ее слова потрясли ван Данцига: они звучали «как обещания ребенку, которого требовалось успокоить».

На следующий день пришедший к Рудольфу Джон Тарас застал в его квартире массу людей, общавшихся вполголоса. «Рудольф спит», – прошептали они Джону, как вдруг… Нуреев без посторонней помощи вошел в гостиную, присел рядом с Тарасом на диван и увлеченно заговорил о балетной труппе, которую решил основать в Санкт-Петербурге, в маленьком театре в «Эрмитаже». «Не хочешь поучаствовать в этом?» – осведомился Рудольф и изложил свои планы: они с Тарасом предпримут гастрономический тур по Европе, но сначала он продирижирует «Коппелией» для Ролана Пети и оркестра Кировского балета и «Петрушкой» в датском Королевском театре.

Через два дня после премьеры «Баядерки» Рудольф отправился на Сен-Бартелеми с Шарлем Жюдом, Флоранс Клерк, Жаннетт Этеридж и Солорией. Ради того, чтобы сопровождать Нуреева, Жюд даже отказался танцевать Солора. Он не сомневался: Рудольф надеется умереть у моря. Как и Фонтейн, он предпочел провести свои последние дни в пусть и отдаленном, но прекрасном и дорогом его сердцу уголке мира. Столкнувшийся с ним в аэропорту, Джон Тарас не поверил собственным глазам: в таком состоянии Нуреев еще нашел в себе силы куда-то ехать! Канези посчитал жестоким отговаривать Рудольфа. Однако договорился с местной больницей о ежедневном наблюдении за больным.

Двенадцать дней компания провела в пляжном доме Нуреева, где только что завершилось обустройство его спальни и террасы, смотрящей на море. Однажды утром, когда Флоранс устремилась вниз по каменистому склону, чтобы поплавать на волнах, Рудольф устремился было за ней. Но его удержал Жюд, попытавшийся убедить друга прогуляться по песчаному пляжу. От одной мысли о том, что Рудольф мог последовать за ней в бурное море, Флоранс пришла в ужас: «Ему все еще хотелось жить полной жизнью, но он был очень слаб – до чего же печально!» Нуреев вернулся домой и до конца дня не разговаривал с Жюдом.

Рудольф проводил свои дни, изучая по видеокассетам искусство выдающихся дирижеров и работая с Жюдом над новым балетом «Принц пагод». В один из вечеров Нуреева навестил канадский танцовщик Фрэнк Огастин – еще один из его «питомцев». Огастин стал худруком балетной труппы Оттавы и хотел, чтобы Рудольф продирижировал его новой постановкой. Рудольф пригласил Огастина на Сен-Бартелеми и, когда тот принял его приглашение, обронил: «Вот и хорошо, только не опоздайте». «Что за странные слова», – подумал Огастин, не зная, что Рудольф умирает. Он видел фотографии в «Пари матч», но думал, что Нуреев все еще восстанавливался после операции на сердце, пока не прибыл на остров и не увидел «этот худющий остов человека… лежавший на кровати и глядевший в потолок». По