Переизбранное - Юз Алешковский

После укола до сознания Гелия донеслись вдруг последние две фразы доктора. Они и вызвали в нем резкое инстинктивное возражение – возбудили в каждой клеточке тела жажду веселого физиологического скандальчика.

Он открыл глаз, заворочал им в поисках НН, которая растирала в этот момент его босые ноги. Увидев ее, пошевелил губами. Заметив эти движения, она спросила голосом, который моментально растопил бы в любом человеке лед одиночества: «Чувствуешь боль в ногах? Чувствуешь? – (Он помотал головой, что совсем не чувствует.) – А в руках?» Он снова помотал головой и попытался бодрячески улыбнуться, а НН продолжала чем-то натирать-растирать ему то руки, то ноги.

Чтобы привлечь к себе ее внимание, он лишь отчаянно заморгал здоровым глазом. Она быстро к нему приблизилась. В него сразу проник страх умирания. Прикоснувшись губами к ее прелестному ушку, он почему-то не смог учуять в нем нежнейшего тепла и неслышного шума телесной свободной стихии.

– Где он? – Гелию показалось, что он внятно прошептал два эти слова насчет котенка. НН не сразу их разобрала. Подумав, что это вопрос о перстне, ответила:

– Не беспокойся. У меня. Пожалуйста, не беспокойся. Не думай сейчас ни о чем… Потом… потом…

– Оставь его у себя… из переделки… навряд ли я выйду… снизойди до моей последней просьбы.

– Ну о чем ты говоришь! Сейчас – доверься судьбе… молчи… держись…

– Можешь поверить? – (НН снова не разобрала смысла слов, рвущихся к пониманию.) – Ты… можешь… мне… поверить?.. поверить… – (Она быстро кивнула.) – Хамил… тебе… не я… бесы хамили… черти… я в полном уме… поверь… умоляю… тогда я… подохну… счаст… – Он стал задыхаться от волнения.

– Верю, верю… я потом опомнилась и сообразила что-то такое… честное слово, сообразила… все это было видно по тебе, но…

– Милая… дорогая… я… я… невозможное говно… поверь… но я мог бы быть хорошим отцом… я хотел… поверь…

– Молчи сейчас… молчи… – Она, растирая его руку, так стиснула ее, что он вскрикнул от проснувшейся невыносимой боли.

Он страстно хотел пояснить, что любит ее и всегда любил, что какая-то адская болезнь сознания, а может быть, вообще всего существования… «Да-да, это была болезнь существования… зараза вечного просчитывания… только она омертвляла возможность признания и соответствия судьбе… вот о чем ты, „айне кляйне нахтмузик“, вот ты о чем… ты – о любви к непредсказуемому… нет-нет, никакая не власть, не среда… никто не виноват… личная ужасная болезнь… бесов я сам расплодил… сам… теперь знаю, как это делается… но извести их можно, видимо, только с… посторонней, одним словом, помощью… сам себя, дорогая, из трясины не вытянешь… но подохнуть боюсь… любви нашей хочу больше жизни… поменяю на нее двадцать вечностей…» Но он чувствовал, что высказать все это сейчас не в силах. Да и голос для этого нужен, а он у него совсем пропал.

Гелий подумал, что если он выйдет из переделки живой, то… Мысли этой он смутился и прервал ее в мозгу, потому что почуял недопустимость нахального суления неким Силам, которым он так всю жизнь гадил… «огромной суммы в церковную кассу – на голодных, холодных, ремонтишко и так далее… причем в валюте – за выздоровление и продолжение жизни… впрочем, не отказался бы и от милостыни… нищ и наг…»

Последний поворот настроения вообще показался ему совсем комичным, он смутился еще больше, но все же отчаянно дерзнул взмолиться и взмолился такой безропотной, почти безмолвною мольбой о спасении и с таким доверчивым бескорыстием, с какими обращаются к Небесам люди, с рождения наделенные даром чистого доверия и веры, что мольба их непременно будет услышана… «а если не будет, если она почему-либо не достигнет… то что ж… значит, не обошлось без погрешностей в силе страсти молитвенной… недостало, значит, смиренного почтения ко всему, что судьбой предназначено…».

Подруга его, уже не слушая, что он там шепчет, растирала ему вторую руку, а в ногах у него сидели Грета с Миной и тоже растирали их и чем-то натирали.

Доктор уверял, что с больницей в таких случаях лучше не связываться, что ребра у сударя, видимо, целы, а ушиб, хоть он и странно обширен, сам собой заживет. Господин этот, кроме всего прочего, явно не дистрофик. Старушки давали наставления насчет рецептов натирок. Отец Владимир склонился над Гелием и серьезно, даже не по-священнически, а по-лекарски, сказал:

– Пожалуйста, молитесь и молитесь, помогайте, так сказать, со своей стороны вашему ангелу-хранителю. Веруете?

Гелия все это почему-то рассмешило. Он улыбнулся, снова вскрикнув.

– Я, батюшка… Божьей милостью… атеист… ныне… автор… обвинит… заключения… по своему делу… и благодарст… венного… последнего… слова, – превозмогая резь в трещинках губ, прошептал он доверительно приблизившемуся священнику.

– Тем более молитесь благодарно и с надеждой. Если сами не веруете, то, значит, Всевышний лично в вас уверен, иначе лично вы не здесь сейчас находились бы, хотя вы, милый мой, и тут в весьма бедственном состоянии находитесь, а совсем в другом месте, и были бы вы к тому же не самим собою, а неизвестно кем и чем. Храни вас Господь. Пейте-ка вот впредь поменьше… Шли ведь на отпевание близкого, как я понимаю, человека и успели где-то надраться… – Он перекрестил больного, потом не удержался и посетовал: – Осенью посетил один митинг. Там два оратора наперебой витийствовали о возрождении России и так далее. Заслушался. Все правильно, хотя болтали они слишком праздно… Иду обратно – и на` тебе! Оба в луже, обнявшись, валяются и все булькают, булькают что-то о возрождении, а один к тому же мурлычет «однозвучно звенит колокольчик»…

Гелий сглотнул слезы, снова неистово молясь про себя, но не о спасении, а лишь о том, чтобы… «только бы не покидал меня этот покой, какого я с пеленок не чуял… только бы ты была со мною… и батюшка… это мой батюшка… хорошо, что с Ветой попрощался… один-единственный правильный поступок успел-таки в жизни совершить… больно, но хрен с нею, с болью… она – живая… по живому… по живому…».

– Терпи, Геша… терпи… Геша, ты – мой другас… я – твой френд… шухер-вассер-хеппи-энд… у моего деда, полуангличанина, на четверть литовца, на четверть немца, была такая считалка в детстве… чувствуешь мою руку?

– Ну еще бы… я мразь… но я тебя люблю… меня котенок спас… и ты… да и без Небес тут не обошлось… позови батюшку… на минутку…

Когда священник вновь над ним склонился, он страстно спросил:

– Мне необходимо… простите… как на духу… вы верите в чертей… в бесов… во все такое… верите?

– В них я нисколько не верю, потому что знаю: нечистая сила есть невидимая часть нашей бесноватой действительности.

– Спасибо… спасибо… почему – зло?.. почему оно есть?.. я должен знать… не могу подохнуть…

– Не волнуйтесь так… Природа зла известна лишь Творцу. Но из многих всевозможных толкований самым ясным мне кажется следующее: зло есть сопротивление свободной воли человека Божественной Благодати. Григорий Богослов. Сказано много веков тому назад, а сопротивляться мы начали гораздо раньше, и неизвестно, когда прекратим. Встанете на ноги – заходите, побеседуем.