Твердь небесная - Юрий Рябинин

На обратном пути Александр Иосифович все прокручивал в уме обнаружившиеся сведения – и так и этак – и сопоставлял их с прежними, известными ему обстоятельствами. Зять его – пристав городской части – расследует преступление, совершенное аж в земстве! То есть действует никак не по долгу службы! А тогда из каких соображений? А соображение его очевидное: он самый – Александр Иосифович! Докопался-таки! Правда что: с зятем бранись – за скобу держись!

Но насколько, рассуждал Александр Иосифович, для него может быть опасным это разоблачение Сысоя и раскрытие совершенного проходимцем-сапожником убийства? Ведь тот о нем ровно ничего не знал – ни как зовут, ни где живет и служит. Разве что мог описать его внешность. Но все это не имеет ровно никакого значения, хотя бы он и близко знал Александра Иосифовича и описал бы его с мастерством Достоевского! – потому что сам Потиевский никогда не станет обнародовать факт участия своего тестя в этой истории: он слишком дорожит честью и покоем супруги, чтобы на весь свет выставить ее отца уголовным преступником! Совсем другое дело – маньчжурские происшествия! – о них не может не быть известно, помимо официальных лиц, еще и всем, кто знал Александра Иосифовича лично. Но в свете наступившей новой морали, когда пособничество неприятелю прогрессивной частью общества почитается вовсе не изменой родине, не преступлением, а формой борьбы с тиранией, то есть заслугой, а то и подвигом, при таких условиях Александру Иосифовичу не следует страшиться, по крайней мере, нравственной оценки своих действий. Нравственность – понятие отнюдь не абсолютное: то, что безнравственно у одних, другими может считаться вполне нравственным.

В гостиницу Александр Иосифович возвратился довольно поздно. Он думал, что купец в ожидании своего делопроизводителя там уже вконец извелся. Но, к совершенному его удивлению, оказалось, что Рвотов даже и не приходил еще – так рассказал коридорный.

По Москве, между тем, по-прежнему стреляли. К полуночи Александр Иосифович не на шутку встревожился, – о том, чтобы ему лечь спать, не было и речи! Самое, казалось, простое – телефонировать, хоть в магазин, хоть на дом к Дрягалову, – так телефон, как на грех, не работал! – повстанцы порвали по всей Москве провода, и телефонная связь в городе прекратилась.

На следующий день стало ясно, что Рвотова не оставили и ночевать в гостях, на что Александр Иосифович возлагал последнюю свою надежду, не возвратился купец ни к завтраку ни к обеду ни весточки никакой не прислал!

Еще бессонною ночью Александр Иосифович на всякий случай обдумал, как ему быть, если своего купца он больше никогда не увидит, что чрезвычайно осложнит исполнение самого смысла его существования – поездки в безвестное сельцо на Ша-хэ. Служба при Рвотове была для него надежным убежищем, прикрытием до поры до времени! Вот почему он и вынужден был держаться за этого неотесанного, едва грамотного мужика из медвежьего угла. И теперь ему нужно будет озаботиться поиском подобного же прикрытия и убежища, если, конечно, он – не дай бог! – такового лишится.

Александр Иосифович перебирал, кто именно может стать хотя бы на короткое время его сообщником, пособником. И не находил никого.

Вначале лишь усмешку у Александра Иосифовича вызвала мысль, что единственное на сегодняшний день сообщество, не являющееся для него неприятельским, – это те лица, для которых бумага с его портретом анфас, что так до сих пор и лежит у него в кармане, все равно как именной указ для государственных служащих, – случайный иркутский опыт это вполне подтвердил. И если в Иркутске он без особого труда сумел добиться от этих товарищей быть ему полезными, почему бы – при крайней необходимости – ему не воспользоваться таким опытом и здесь – в Москве? Кстати сказать, с их помощью, размышлял Александр Иосифович, ему будет проще всего выбраться за границу: эмигрировать, предположим, в ту же Германию, а там спокойно сесть на пароход и добраться до Циндао. Только на днях ему удалось незаметно подвести Рвотова к идее отправиться в ближайшее время в Китай. Он уже ликовал в душе оттого, что все вроде бы устраивается наилучшим образом. И вот теперь, кажется, выходит новая беда, и все его прежние замыслы рушатся.

Разумеется, Александр Иосифович не строил иллюзий по поводу возможной победы восстания: любой сколько-нибудь здравомыслящий человек не может не понимать, что бунт, при очевидном неравенстве сил, будет подавлен. Но самые бунтовщики-то никуда не денутся – они будут всегда! На баррикадах ли или в каких потайных, укромных убежищах, но всегда и неизменно эта активная, энергичная корпорация будет существовать и действовать! И, пожалуй, было бы неразумно, имея возможность выгадать какую-то пользу, находясь с детьми семьи трудовойв той или иной связи, не воспользоваться этим. Во всяком случае, в противоположную сторону ему хода нет категорически, ибо для той стороны Александр Иосифович государственный преступник. Да он и не желает туда возвращаться! Как бы ни было высоко прежнее его положение – и табельное, и в обществе, – но, по сути, он являлся слугой каких-то более высокопоставленных господ – сановников и генералов, – он был у них таким же нанятым работником, каковым теперь подвизался у Рвотова. А вот когда он доберется всеми правдами и, если потребуется, неправдами до принадлежащей ему мечты – Фаворского света, вот тогда он перестанет быть холопом, пусть и привилегированным! Тогда уж он сам свысока посмотрит на любых сановников! Он уж тогда покажет им, кого не оценила и потеряла Россия! Он еще напишет во всех главных английских газетах на первой странице аршинными буквами: князь Александр Казаринов дает раут в своем дворце в Лондоне! для всех русских вход без приглашений!..

Не возвратился Рвотов в этот день и к ужину. Александру Иосифовичу стало ясно, что больше он своего купца, скорее всего, уже не увидит. А значит, ему надо как-то приспосабливаться к новым обстоятельствам.

Должно быть, в Москву из Сибири уже возвратилась его соратница поневоле и мнимая дочка Елизавета, подумал Александр Иосифович, вот кого ему следует разыскать прежде всего! Но каким образом это сделать? Ходить по баррикадам и спрашивать: кто знает ее? Однако Александр Иосифович не забыл, что вся эта история с революционерками-гимназистками началась при участии того же торговца Дрягалова: вроде бы они впервые у него собрались на свою сходку. Но двоих тогда удалось отвести от опасного пути, а вот третья, кажется, с тех пор так по нему и пошла.

К самому Дрягалову Александр Иосифович обратиться, естественно, не мог – это было бы для него равносильно самоубийству. А вот встретиться с его старшим сыном, хотя это и опасно, все-таки возможно. К тому же этот Мартимьян в неоплатном долгу перед ним: угрожал ему, запугивал расправой с дочерью и так далее!

Невзирая на поздний час, Александр Иосифович немедленно отправился по известному ему адресу. Ехать в сторону Пресни извозчики, как один, отказывались: и не спрашивай! – отвечали, – хошь в Сукино болото, токмо не к Пресне! животная не пойдет – боится до смерти! Александру Иосифовичу едва удалось найти смельчака, согласившегося отвезти его к Кудринской за тройную плату. Извозчик пробирался по каким-то известным ему закоулкам, подворотням, – благо ворот теперь почти нигде не было – все пошло в баррикады, – в каком-то месте им все-таки не вышло миновать заграждения поперек улицы и пришлось уговаривать повстанцев пропустить их, – тут Александр Иосифович опять прикинулся болящим и произвел на дружинников должное впечатление, огласив адрес и фамилию известного доктора, который-де принимает в трех кварталах у них за спиной.