Н. С. Хрущев. Воспоминания. Время. Люди. Власть. В 2 книгах. Книга 2 - Никита Хрущев

При переговорах все садятся за общий круглый стол. С обеих сторон присутствовали министры иностранных дел и чиновники. Мы сначала изложили свою позицию (существует такая формальность), потом поставили главные вопросы, по которым хотели найти общий язык с французами, чтобы принять решения на общее благо. Каковы же эти вопросы? Во-первых, подписание мирного договора с Германией. Вопрос вопросов! Он является узловым. Если его разрубить, то сразу ослабнет международное напряжение. Перед важным решением человек собирается с духом, напрягается, особенно если тут вопрос жизни или смерти. Решится такой вопрос, и сразу мускулы расслабляются, человеку свободнее дышится, у него начинает нормально биться сердце. Так и в политической жизни. Вопросы разоружения, торговли, культурных связей, обмена научными достижениями, все то, из чего складываются нормальные межгосударственные общения, составляют основную цель естественного развития отношений между государствами и решаются положительно только в случае исключения возможности военного столкновения. Именно в исключении будущего военного столкновения состояла суть германского вопроса. Крепкий орех, который не так-то легко расколоть или разгрызть.

Де Голль вел беседу очень спокойно и неторопливо. Он даже несколько поражал нас своим спокойствием. «Господин Хрущев, – говорил он, – а зачем вам сейчас обязательно надо заключать мирный договор? Нужные условия еще не созрели, поэтому сейчас трудно договориться. А что изменится, если решение отложить? Поэтому на сегодня я не считал бы это главным вопросом». Мы с этим не могли согласиться. Но он так искренне и так убедительно доказывал, что я, посматривая на него, думал: а не шутит ли он с нами? Нет, он говорил серьезно. Потом я поверил в его серьезность. У него имелось свое понимание событий. «Вы, – говорил он, – сейчас имеете Восточную Германию, и она входит в Варшавский договор. А мы имеем Западную Германию, которая входит в наш НАТО. Пусть так и будет. Западный же Берлин обладает особым статусом». По Потсдамскому соглашению мы тоже так толкуем дело, но видим, что на практике западные державы не выделяют Западный Берлин как особую политическую единицу, а дают возможность ГФР включить его в свой состав. Де Голль соглашался с Потсдамским соглашением и в данном вопросе не вступал с нами в спор, вроде бы соглашался с нашим толкованием. Особый статус Западного Берлина другие западные державы признают лишь на словах, тогда, когда им это выгодно, а в жизни они его игнорируют, проводя свою экономическую и административную политику и считая, что Западный Берлин является частью ГФР (нынешней ФРГ).

Мы повторяли свои соображения на сей счет. Ранее мы много раз их высказывали и в документах, и на митингах, и в диспутах, и на пресс-конференциях. Доказывали, что Западная Германия набирает силу. Что она экономически уже достигла большой мощи и является сильнейшей из европейских стран, входящих в НАТО. Ее экономика самая могучая, а ее армия – самая многочисленная. На основе достижений науки и техники ее вооружения становятся все более смертоносными. Приводил я и прочие доказательства, которые не требовали особых усилий для понимания их де Голлем. Как военный, политик и государственный деятель, он все прекрасно понимал.

Однако, когда мы заговорили о том, что может разразиться война, а Франция будет втянута в нее как союзница НАТО, он спокойно и довольно твердо ответил: «Господин Хрущев, смею вас заверить, что Франция никогда не будет вместе с Германией воевать против Советского Союза. Пока Германия (так он говорил: Германия) входит в состав НАТО, она вообще не получит возможности развязать войну против СССР и ГДР. Если Германия объявит войну ГДР, то это будет со слабым прикрытием военных целей, сквозь это прикрытие просветит полный скелет агрессивных планов». И доверительно добавил: «Мы вас понимаем, мы тоже сейчас против объединения Германии. Господин Хрущев, вы, наверное, знаете, что Франция занимала особую позицию во время потсдамских переговоров. Но нас не послушали. Господин Сталин нас не поддержал, а мы еще тогда предлагали более радикальные решения».

Кажется, Франция тогда стояла за большее раздробление германского государства, не такое, какое сложилось в результате оккупации. Де Голль предлагал тогда новое государственное устройство Германии, с тем чтобы она утратила единую государственность. Это предполагало отсутствие и единого правительства, и единой военной, и единой внешней политики. Кроме того, Франция претендовала на некоторые пограничные немецкие районы, которые вошли бы в ее состав. Но сейчас не смогу, взяв карандаш, точно показать, на какие территории претендовала Франция. Черчилль во время войны тоже высказывался за расчленение Германии. Но сейчас я не буду об этом вспоминать, потому что это потребовало бы обратиться к архивным материалам или хотя бы к газетам.

«Да, я помню, что вы занимали особую позицию по немецкому вопросу, – тоже спокойно ответил я. – Вы говорите, что Сталин вас не поддержал? Но я понимаю Сталина. В то время у нас были другие взгляды на Германию, мы по-другому оценивали послевоенное положение и направление развития будущего германского государства. Видимо, исходя из этих соображений, Сталин и не поддержал ваших предложений». Далее ни президент, ни я со своей стороны не стали детализировать эти взгляды. Однако хочу изложить свое понимание взглядов Сталина на немецкий вопрос в преддверии разгрома Германии. Они не изменились и в дни Потсдамской конференции.

Чем руководствовался Сталин в немецком вопросе? Он был убежден (и я тоже придерживался такого мнения), что после разгрома немцев и разорения, в котором оказалось их государство, немецкий рабочий класс, крестьянство и все общество захотят выйти из того политического и социального состояния, в котором Германия находилась перед войной. Мы предполагали, что там свершится социальная революция, будет ликвидировано капиталистическое господство, возникнет пролетарское государство, которое будет руководствоваться марксистско-ленинским учением, установится диктатура пролетариата. Это было нашей мечтой. Мы считали, что это будет самым простым решением немецкого вопроса. В результате Германия перестанет быть милитаристским государством и перестанет угрожать Европе войной, которую она уже несколько раз развязывала. Нам казалось, что такое возрождение страны неизбежно. Исходя из нашего понимания дела, мы считали, что после разгрома фашизма создавались самые благоприятные условия для объединения рабочего класса с беднейшим крестьянством в борьбе за революционное государство, в котором не стало бы частной собственности и осуществился переход на позицию строительства социализма.

Такое же положение, по нашему мнению, складывалось в те годы во Франции и Италии. И там, как мы надеялись, вскоре победят коммунисты. Тут – простая аналогия. После первой мировой войны Россия совершила у себя рабочую революцию. После катастрофы, в которую Европа была ввергнута Гитлером и Муссолини, после второй мировой войны Франция и Италия тоже должны перейти в социалистический лагерь. А насчет Германии у нас и сомнений не было. Мы были абсолютно уверены в том, что она станет социалистическим государством. Не говоря уже о других странах, которые тоже пойдут вслед за этими державами. Поэтому, естественно, после разгрома Германии, чтобы заручиться симпатиями немцев к советской политике, Сталин высказывался за единую Германию. Он представлял себе, что единая Германия будет социалистической и станет союзницей СССР. Вот концепция, которой придерживались и Сталин, и мы, все его окружение.