Промельк Беллы. Романтическая хроника - Борис Мессерер

Екатерина Александровна очень разволновалась, и это стало началом наших отношений.

Б.А.: Помнишь, как она подумала, что у нее телефон отключили?

Б.М.: Это великий случай.

Б.А.: Сначала я позвонила в справочное бюро и спросила телефон приемной КГБ. Когда я позвонила туда, ты помнишь?

Б.М.: Я сидел в это время на антресолях и рисовал, но когда услышал, что ты звонишь и спрашиваешь номер приемной КГБ, то чуть не свалился вниз. Чтобы понять, что творится, побежал к тебе. Оказалось, ты была взволнована тем, что Екатерина Александровна может оказаться отрезанной от телефона. Она плохо себя чувствовала и боялась, что, если что-нибудь с ней случиться, она не сможет позвонить в “скорую помощь”. Но твой звонок в КГБ показался мне безумием.

Б.А.: Ответил дежурный, подобострастный дежурный, это же что-то неимоверное. Я говорю: “Здравствуйте, это говорит Белла Ахмадулина. Понимаете, отключили телефон одной моей близкой знакомой, Екатерины Александровны Мещерской, и она думает, что это вы отключили после того, как ей из Нью-Йорка звонили и долго разговаривали”. Он отвечает: “Я вам перезвоню через десять минут”. Перезвонил. И сказал: “Белла Ахатовна, с телефоном все в порядке”. А я побежала к Екатерине Александровне. Она говорит: “Вы какая-то волшебница!” Ну, это ладно, это подлинный случай.

Б.М.: Как вы поехали к Залыгину? Расскажи, пожалуйста…

Б.А.: А вот так. Залыгин однажды при других людях и при мне рассказал такую историю. Он сибирский человек, в Сибири рожден, сибиряк, короче. Рассказал при всех и произвел на меня очень большое впечатление этим. Он рассказал, что, когда был еще мальчиком-подростком, в Сибири, мимо того места, где он был, везли составы с заключенными.

И вот он видел, как заключенные бросают записочки, в надежде, что кто-то поднимет. И он не поднял. И говорит, что всю жизнь раскаивался… а я, конечно, вспомнила случай с Рахилью, мамой Майи Плисецкой.

И вот он говорит: “Видел, но не поднял…”

И это меня так поразило, сразу он с другой стороны приоткрылся. Что не поднял – ну да, а что совесть мучит, мучит, мучит совесть. Да, вот. Я переменила к нему отношение. Он, Сергей Павлович, ко мне обращался, почему я в “Новый мир” ничего не хочу дать.

И вот я стала думать, Екатерина Александровна считала, что только одну вещь ее можно напечатать – это “Трудовое крещение”. И вот мы с ней отправились в “Новый мир”, а до этого я Залыгину позвонила! “Вы меня приглашали побеседовать, что-то вам предложить для журнала, не откажите мне, примите меня, но я хочу попросить не за себя, а за другого человека, за одну женщину, которая мне кажется весьма талантливой”. Он говорит: “Я вас приму, когда вам угодно”.

Мы поехали на такси с Екатериной Александровной на Пушкинскую площадь, где “Новый мир”. Она даже приоделась, она тогда бодрая была, и сказала, что ей иногда слуги, бывшие слуги ее матери, передавали какую-то одежду из Парижа. Ну в общем, она какую-то кофточку нашла, юбку… Входим в помещение редакции, сидит секретарша. Она оказалась очень хорошей. Увидела, что какие-то страннейшие дамы пришли, но посмотрела участливо. Я ей говорю: “Здравствуйте! Сергей Павлович обещал меня принять в указанное время, вы не можете доложить?” И она доложила, сказала: “Пожалуйста, Сергей Павлович вас ждет!”

Мы входим вместе с Екатериной Александровной и с этой рукописью “Трудовое крещение”. Рукопись ужасно перепечатанная, читать, наверное, трудно. Но я читала и восхищалась. Это о том, как мать Мещерской пережила революцию. Екатерине Александровне было 13 лет во время революции, отец, к счастью, не дожил до этого несчастья. Мать работала какой-то судомойкой. Это все правда, от этого никуда не денешься, но там ничего такого ужасающего не было, а, наоборот, все устраивалось.

…И вот мы входим к Залыгину, я говорю: “Сергей Павлович, позвольте вас познакомить, это Екатерина Александровна Мещерская. И вот такая ее рукопись. Она перепечатана очень плохо, но, может быть, вы сделаете такую милость, может быть, вы прочтете и соотнесете с возможностями журнала”. Он на меня смотрит с каким-то недоумением отчасти, но тут я говорю: “Вы ведь помните, меня когда-то поразила ваша история про то, как вы не подобрали записку…”

Да, вот какой ход.

Он говорит: “И вы это все помните?” Я говорю: “Меня это поразило”.

Ну ведь понятен намек, записку не подобрал, может быть, здесь надо искупить что-то, да?

Он говорит: “Оставьте рукопись, я дам вам знать”.

Мы вышли с Екатериной Александровной, она еще хорошо ходила, парочка странная, но мы идем, я ее так поддерживаю. Ищем такси на Пушкинской площади, садимся, говорю: “Улица Воровского…”

А она говорит мне: “Что-то мне ваш этот Залыгин не понравился, зря мы это все затеяли, какой-то он «Сквалыгин», советский писатель”.

Я говорю: “Посмотрим, посмотрим, Екатерина Александровна”.

Мы приехали к ней в эту комнатенку, в дворницкую, где она жила.

Я говорю: “Давайте по рюмочке выпьем…”

Там была какая-то четвертинка, она буквально глоточек пригубила. Ну, я продолжала у нее бывать, и вдруг через какое-то время Залыгин звонит, дело шло к Новому году. Он звонит и говорит: “Вот хлопотали вы за вашу протеже. Я прочел, вы правы. В наборе. В следующем номере – в новогоднем или предновогоднем”.

Я к ней бегом, говорю: “Екатерина Александровна, Сквалыгин-то, Залыгин! Говорит, в наборе, вот вы выйдете, у вас будет слава, у вас будет успех, будут деньги!”

И мы тут опять по какой-то рюмочке.

Екатерину Александровну я опекала, то сапоги какие-то подсуну, еду приносила. Она очень кошек любила. У нее кошки всегда жили. А когда она была маленькая, в имении Веселый подол на Украине у нее была маленькая козочка. Когда она крошка была. У меня осталась от ее этих всех имений, владений только маленькая сахарница, она хранится дома. Маленькая сахарница из кукольного сервиза. И там написано “Веселый подолъ”, на конце Ъ, – название их имения. И только это сохранилось в каком-то кармашке. И вот я детям рассказываю, они расспрашивают. Лиза говорит, я помню, какая она замечательная была. Екатерина Александровна фотографии показывала. Я не знаю, куда все это делось. Там были и фотографии, и письмо царя Николая князю Мещерскому – отцу Екатерины Александровны.

Мать Екатерины Александровны была его воспитанницей. Князь содержал какие-то молодые таланты, она прекрасно пела, была красавицей, и он в нее влюбился. Он не был до этого женат, ему было 80 лет, он был благороднейший человек, настоящий князь в самом высоком смысле этого слова. Он волновал ее воображение, но она не соотносила себя с ним, была просто барышня. Он отправил ее в Италию, поселил в очень удобной маленькой гостинице под присмотром, следил за ней, как она там себя ведет. Каждое утро она получала букет белых цветов. Посылал он. И она там была довольно долго, поведение ее оставалось безупречным, она была страшно скромна и прекрасно пела. Она сначала отказывала ему, когда он сделал ей предложение по возвращении. Отказывала, отказывала, потом согласилась. Вышла за него замуж.