Тени Лордэна - Алессандр Рюкко

бы стоял выше меня. Противясь моему слову, ты, презренный червь, восстаёшь не супротив воли той Церкви что на Земле, но против воли той Церкви что на Небесах, идёшь наперекор не только Конклаву, но Триумвирату и самой Старейшей Звезде. Вспомни обет, что ты давал, возложив руку на святую книгу, вспомни, как поклялся посвятить земную жизнь служению во имя претворения замыслов высшей силы; прочувствуй значение тех слов и одумайся, покуда у тебя ещё остался шанс.

— Это тебе лучше одуматься, полуэльф, — бросил Бафис, ощутив неподдельную угрозу в словах пришельца. — Я — второй сын Тимриадия Дуизоро. Попробуешь лишить меня сана и выслать на край земли, и завтра же Сенат отдаст этот храм иному богу, а молебны Старейшей Звезде будут проводиться в затхлом коровнике!

— Как же отрадно видеть волка, сбросившего овечью шкуру. Воистину мир прекрасен в своей простоте, когда с него спадает вуаль притворства.

— Ты меня не услышал? Здесь Церковь не обладает той же властью, какая у неё есть в Эрсуме. В Лордэне у вас не выйдет диктовать свою волю подобным образом; если ты желаешь что-то устроить, то придётся с нами договариваться.

— С нами? Разве ты не отказался от прошлой семьи и жизни, дабы получить новую в лице общины?

— Если за что и можно держаться на этом переменчивом свете, так это за кровные узы.

— Слова настоящего язычника.

— Что же, если Старшая Звезда велит мне навеки позабыть о родне, то может оно и так.

— Тогда мне не остаётся ничего иного, как, данной мне властью, освободить тебя ещё и от всех обетов и отпустить тебя назад в мир.

— Нет, так тоже не выйдет! Я не просто так получил эту митру и был назначен смотрителем этого собора. У нас был уговор с Конкла… а-а-а…

— Я и есть Конклав.

Одним ударом в спину Велтаса пронзила бывшего архиепископа насквозь, и выкованный из затвердевшего чистого света клинок вышел из плоти чуть выше солнечного сплетения, не затронув сердце. Выпученные свинячьи глазки Бафиса с ужасом смотрели на сверкающее острие, от которого поднималась тягучая дымка. Вены на шее и лбу надулись, тело охватила мелкая судорога. Несчастный пытался что-то сказать, но из его широко открытого, наполовину лишённого зубов рта доносись только тихие, хриплые стоны и сдавленный кашель. И хотя рана была тяжёлой и глубокой, но кровь из неё не желала сочиться, багрянец не трогал шёлкового подризника. Вместо этого плоть дерзкого клятвопреступника под воздействием священного колдовского клинка стремительно обращалась в бледный и холодный камень.

Когда превращение было завершено, и младший сын почтенного сенатора стал самой искусной из когда-либо созданных, но при том весьма неприглядной в своей эстетике статуей, Велтаса упёрла ему в спину подошву сапога и резким движением выдернула меч. От полученного толчка Бафис повалился вперёд, раздался пронзительный грохот, и сотни сверкающих в пламени свечей осколков разлетелись по полу во все стороны.

— Что же, вот и свершилось малое, теперь настало время для большего, — сказал Делаимом, поднимая из каменных останков золотую подвеску с символом веры. Теперь он говорил уже не на авоесте, но на не менее безупречном эрсумском, чтобы всякий оцепеневший от ужаса монах смог понять его слова.

Не желая погибать столь мучительной и жестокой казнью, какую им довелось только что лицезреть, обитатели храма стали падать ниц перед апостолом, извиваться в его ногах, исповедуясь в грехах, прося прощения и наперебой выбалтывая преступления товарищей, надеясь тем самым снискать себе расположение их нового господина.

— Мне отрадно видеть силу и глубину вашего раскаяния, но сего будет недостаточно для искупления. Встаньте же, мои сыны, укрепите сердца и обратите слово своё в благое дело. Заприте все двери и не открывайте их никому, пускай все короли мира станут ломиться в них, суля вам награды и наказания. Унесите прочь все скамьи из сего зала, а останки сего презренного нечестивца, что смел называться святым отцом, соберите в вёдра, дабы его тернистый земной путь окончился не грехом, а послужил очищению Лордэна и возвращению его былой славы!

Не успели отзвуки его короткой, но торжественной речи затухнуть под высокими арочными сводами наоса, как монахи с поистине фанатичным рвением набросились на тяжёлые дубовые скамьи, и принялись отодвигать их к стенам, заполняя залу шуршащим скрежетом и натужным пыхтением. Пока они занимались поспешной перестановкой, Ахимаил достал из висевшей у него на плече кожаной сумки большую, длиной в локоть и толщиной в мужскую ладонь, книгу, заключавшую в себе три тысячи тончайших, но невероятно прочных, буквально неразрываемых серебряных страниц, на которых протянулись золотистые строчки древних букв, существовавших ещё до рождения человечества. Отыскав необходимы раздел, апостол подозвал к себе самых умелых и опытных писцов и показал им невероятную по сложности и бесподобную по красоте октограмму, которую им предстояло начертать на полу храма. Однако обычные краски или мелки были совершенно непригодны для сотворения столь могущественного колдовства.

Когда наос был наконец-то избавлен от всей лишней мебели, монахи стали подходить к алтарю, где они, предварительно прочитав молитву во спасение собственной души от поразившей их напасти, дрожащими от страха и омерзения пальцами брали из трёх вёдер обломки покойного архиепископа: кто палец, кто ухо, кто половину подбородка, а после становились на карачки и начинали вычерчивать этими осколками толстые и жирные линии, белый скелет будущего рисунка. Глядя на эту старательную подготовку, сидевший на главном церковном троне Делаим довольно улыбнулся и прокрутил шарик чёток.

----------

Всем спасибо за чтение и ожидание, буду рад вашим комментариям.

P.S. совсем забыл выложить текст той стихотворной клятвы, что произносил Делаим. Вообще она должна открывать произведение, но в онлайн-формате решил так не поступать (надеюсь, что когда-нибудь будет и печатный)

Во имя сиянья Старейшей Звезды,

Отрину я прежнюю жизнь и мечты,

Забуду обиды и пошлую страсть

И Небу отдам над душой моей власть.