Титан. Жизнь Джона Рокфеллера - Рон Черноу

К моменту появления Айви Ли Рокфеллер стал невероятным образом любимцем документалистов, увидевших в нем яркого человека, которого легко описывать. Ли следил, чтобы публикации оставались сдержанными и лишенными неуместной саморекламы. Он закрепил подход, когда о крупных пожертвованиях Рокфеллера сообщали сами получатели, и зорко следил за тем, чтобы титан не заводил любимчиков и не давал эксклюзивные интервью одной газете, которые оттолкнули бы другую. Ли наработал такое доверие журналистского корпуса, что многие репортеры позволяли ему проверять их статьи на точность, и возникал более контролируемый портрет Рокфеллера. Тем не менее Рокфеллер сохранил здоровый скептицизм по отношению к прессе, а его открытость оставалась косметической адаптацией в основном подозрительного человека. Как заметила одна газета: «Господин Рокфеллер так не любит, чтобы его цитировали, даже косвенно, по общественным вопросам, что не обсуждает такие темы даже с друзьями, и гости придерживаются неписаного правила довольствоваться анекдотами и светской болтовней»17.

Айви Ли пользовался прекрасными отношениями с Рокфеллером потому, что понимал его стиль работы. Он видел в Рокфеллере человека незаурядного суждения, гораздо более виртуозного в реагировании на идеи, чем в инициировании их. Когда Ли выкладывал перед Рокфеллером какое-либо предложение, от него требовалось перечислить все аргументы против. Взвешивая две стороны любого вопроса, согласно Ли, Рокфеллер умел безошибочно делать правильный выбор.

* * *

Младший и Ли, окрыленные после Ладлоу способностью формировать общественное мнение, смахнули пыль с давно забытой идеи авторизованной биографии Старшего. Обновление образа семьи для Младшего осложнялось, так как он не знал, что происходило в «Стандард Ойл» и принимал безупречность отца как догмат. В 1910-х годах, говоря о печально известной «Саут импрувмент компани», Рокфеллер сделал ошеломляющее признание: «Большинство из того, что мой сын знает о той ситуации, это его воспоминания о прочитанном в книге [Иды Тарбелл] и лишь изредка упоминание фактов от меня»18. То, что Младшего держали в неведении по таким важным вопросам, возможно, было одной из причин, по которой Рокфеллер согласился на трехлетнее интервью с Уильямом О. Инглисом. Рокфеллер сказал Инглису: «Я ввязался в это потому, что мой сын, очень добросовестный, слышал все эти разговоры, не может ответить на них сам и хочет иметь все факты на руках»19. Семья Рокфеллера долгое время сталкивалась со странными его молчаниями, особенно о «Стандард Ойл». В числе прочего, Инглис задавал Рокфеллеру все деликатные вопросы, которые сам Младший никогда не решался задать.

Младший и Ли знали притом, что Рокфеллер безмятежно уверен в своем месте в истории, на любой биографический проект его придется уговаривать исподволь. В начале 1915 года Ли обратился к своему старому другу Инглису, веселому редактору нью-йоркской «Уорлд», который часто играл в гольф со знаменитостями, а затем публиковал их позитивные биографии. Инглис родился в Бруклине, писал спортивные и документальные истории, был сообразителен и достаточно уступчив, чтобы держать линию Рокфеллера. Поначалу Рокфеллер отказался играть с ним в гольф, хотя Ли заверил его, что «вы можете быть уверены, все, что он напишет будет абсолютно доброжелательным»20. Этот гамбит не сработал, и позже в этом же году Ли написал Рокфеллеру: «Он не напечатает вообще ничего, не показав нам перед публикацией»21. Рокфеллер наконец уступил, и Инглис подготовил, как и ожидалось, восторженную историю.

В мае 1917 года, через месяц после вступления США в Первую мировую войну, Рокфеллер пригласил журналиста на гольф в Форест-Хилл, но не соглашался на биографию. Инглис нашел его чуть более ссутулившимся и морщинистым, чем ожидал, но загорелым и источающим силу. Он был поражен, когда Рокфеллер заявил ни с того ни с сего: «Мы не будем поднимать ничего спорного. В прошлом меня сильно забросали грязью. С тех пор значительная ее часть засохла и отвалилась. Поднимать эти вопросы теперь – только оживлять горькие споры»22. Следующие шесть недель Рокфеллер играл в гольф с Инглисом и пересказывал невинные детские воспоминания, но не связывал себя обещаниями. В конце пробного периода, Рокфеллер согласился участвовать в беспрецедентном, бессрочном интервью. «Вы завоевали доверие старого джентльмена тем, что хранили молчание, – сказал Ли Инглису, – и теперь можете поехать в Лейквуд и задавать ему любые вопросы, какие хотите»23. Если бы Флаглер не умер в 1913 году, а Арчболд в декабре 1916 года, Рокфеллер вполне мог бы отвергнуть шанс поговорить, так как предполагаемая биография нарушала политику не отвечать на критику. Рокфеллер сказал Инглису: «Если бы мои старые соратники, господин Флаглер и другие были здесь, они бы сказали: «Джон, что на тебя нашло? – тратить время подобным образом!»»24

С 1 ноября 1917 года по 13 декабря 1920 года в условиях строжайшей секретности Инглис интервьюировал Рокфеллера приблизительно по часу каждый день, обычно перед завтраком или гольфом. (В какой-то момент, с июля 1919 года по ноябрь 1920 года, Рокфеллер охладел к проекту.) Следуя за Рокфеллером из одного поместья в другое, Инглис записал за своим молчаливым собеседником стенограмму из четырехсот восьмидесяти тысяч слов. Метод был довольно необычным. Инглис зачитывал куски из Ллойда и Тарбелл – которых, по признанию Рокфеллера, он не читал – затем записывал ответы Рокфеллера. Сохраняя силы, как обычно, пока Инглис читал отрывок, Рокфеллер часто откидывался на кушетке, закрывал глаза и казался безразличным; в том момент, когда Инглис думал, что тот крепко спит, его глаза открывались, и он давал точный ответ. Инглис кроме того проехал по северу штата Нью-Йорк и Кливленду, собирая истории из жизни Рокфеллера в местах его детства – в Ричфорде, Моравии, Овего, Стронгсвилле и Кливленде.

Поначалу Рокфеллер рассматривал интервью как личную запись для семейного архива, но оживлялся, впервые формулируя слова в собственную защиту. К марту 1918 года Инглис сообщил об этой перемене Ли: «Он говорит, что теперь считает своим долгом – и по отношению к семье, и к себе – записать правду о столь многих случаях, которые были рассказаны ложно»25. Ежедневное исследование переносило Рокфеллера обратно в его старые добрые дни. Однажды утром он рассказал Инглису о сне, который видел: «Я вновь оказался в упряжи, отчаянно, не на шутку, весь в работе, стремясь столкнуться с затруднительными ситуациями, преодолеть трудности»26.

Младший воспринял энтузиазм отца с облегчением. «Я никогда не мечтал, что ты будешь следовать вопросу с упорством и настойчивостью, о которых пишет господин Инглис, – сообщил Младший отцу. – Я благодарю тебя тысячу раз за то, что ты делаешь»27. Многое о тайных мотивах и неуверенности Младшего говорит его особенная просьба Инглиса расспросить Старшего об Иде Тарбелл. «Возможность взять ее собственные слова и выстроить дело против нее имело бы великую ценность», – инструктировал его Младший28. Отвечая Тарбелл, Рокфеллер чередовал едкую критику и яркое желание избежать размолвки. «Но давайте избежим всего спорного, – говорил он Инглису. – Мы не хотим привлечь новых Тарбелл и им подобных с их клеветой»29.