Египтянин - Мика Валтари

выдерживали там. Вот почему он оставил меня в Низовье в хвосте своего пешего войска, заметив, что при нападении нет возможности врачевать и перевязывать раны и тот, кто свалился с колесницы или получил ранение, так и остается лежать на месте и выбирает сам – перерезать себе горло ножом или отдаться на милость хеттам. У раненых, таким образом, сказал Хоремхеб, есть над чем поразмыслить, пока они лежат в луже своей крови, и они вряд ли там скучают или слишком страдают от болей или грустят по мазям и повязкам. Как говорят, чаще всего упавшие с колесниц выбирают нож, но некоторые предаются в руки хеттов, которые тотчас их свежуют, чтобы на досуге смастерить из их кожи сумы и узорные кошели, ибо они великие искусники по части такого рукоделия.

Однако, сколько во всем этом правды, сказать не могу, поскольку сам Хоремхеб любил присочинить, а колесничие из его отряда – тем паче. Я имею в виду тех немногих, которые дожили до конца войны, – но в их рассказах доверять можно не всему. Что касается народной молвы, то тут истории были еще бессмысленнее; например, в одной из них, о которой мне и рассказывать не хотелось, говорилось, что Хоремхеб в образе сокола летел впереди боевых колесниц и сеял панику среди хеттских лошадей; о столпе облачном и столпе огненном я уже упоминал – но только для того, чтобы показать, откуда такой рассказ появился. На деле же благодаря своему стремительному натиску Хоремхеб овладел запасами воды в пустыне, которые устраивались хеттами в течение долгого времени с превеликими трудностями и издержками, помог осажденной Газе и вдохнул мужество в ее защитников, когда под ее стенами велел своим людям выкрикивать хором во всю мощь их глоток: «Держитесь! Удержите Газу ради Египта!»

В остальном добыча была невелика, и Хоремхебова рать нисколько не разжилась, ибо горшки, они и есть горшки, когда их опустошишь. Зато вода, налитая в них, в пустыне бывает дороже золота. Были, однако, воины, нарушившие запрет Хоремхеба и спрыгнувшие в пылу битвы с колесниц, чтобы оградить лагерь хеттов под Газой, и вот они погибли ужасной смертью: их головы, нацепленные на колья, смотрели, оскалясь, на самую высокую башню Газы, а из их кожи, набив ее тростником, сделали тюфяки и подушки для шатров хеттских военачальников.

Впрочем, быть может, я, как лекарь и обыкновенный невоенный человек, не могу вполне оценить значение этой вылазки Хоремхеба. Может быть, она поистине спасла Египет, как уверял сам Хоремхеб, и воины его отряда точно заслужили нетленную славу. Вот только выкроить себе одежды из этой славы они вряд ли могли, или построить дом, или купить сад и кусок земли себе на старость, так что, думаю, многие из них охотно обменяли бы свою славу на горсть серебра, если б у них был выбор. Ибо они весьма роптали на скудость добычи и возвращение с пустыми руками.

Пожалуй, будь я вместе с отрядами в то время, я судил бы о деле иначе – ведь в бешеной езде, грохоте колесниц и самой победе есть и правда что-то пьянящее, возбуждающее воинов куда сильнее вина и заставляющее их забывать о страданиях. Мне же выпало лишь видеть последствия Хоремхебова стремительного похода из своих носилок, когда вместе с пешим войском мы продвигались вослед ему по пустыне под немилосердно палящим солнцем среди едкой пыли. И если мне и попадалось что-то на глаза, так только тела колесничих, сорвавшихся с повозок и размозживших себе голову; теперь их почерневшие животы терзали грифы. И если я что и видел по сторонам дороги, так только ссохшиеся трупы истощенных лошадей, да черепки горшков, вода из которых ушла в песок, да останки воинов хеттской охраны, чьи тела по отъезде Хоремхеба были обобраны и рассечены грабителями и вольными отрядами, а головы рассажены на колья вокруг склада воды в знак одержанной победы. Понятно, почему мне нечего сказать о нетленной славе и упоении победой, но есть что – о страдании и гибели.

После двух изнурительных недель перехода, хоть воды и было вдосталь благодаря хеттам, мы увидели к ночи огненный столб, подымающийся от горы на горизонте, и поняли, что именно там ожидает нас Хоремхеб со своими колесницами. Эту ночь в пустыне я запомнил, потому что сон не шел ко мне и я лежал с открытыми глазами, глядя на пылающий над дальним склоном огненный столб, дымящий, искрящийся и затмевающий своим розовым сиянием свет звезд. По ночам в пустыне после дневного жара холодало, и воины, многие дни шагавшие по вязкому песку и колючкам босыми, стонали и вскрикивали во сне, словно терзаемые злыми духами. Неудивительно, что люди привыкли населять пустыню всякой нечистью! Но как бы то ни было, на рассвете затрубили трубы и войско двинулось вперед, хотя все больше людей падало и оставалось лежать на земле, не в силах продолжать путь и тащить дальше поклажу, в то время как огненный знак Хоремхеба звал и торопил нас и со всех сторон к нему стекались, выползая из своих укрытий, оборванные и дочерна обгоревшие мелкие разбойничьи шайки и вольные отряды; эти люди жадно пожирали глазами наши припасы, оружие и бычьи волокуши обоза. Они не смешивались с нами и были послушны огненному призыву Хоремхеба, но я думаю, что они не менее охотно набросились бы на нас, чем на хеттов, чтобы обобрать нас до нитки.

Однако по мере приближения к лагерю Хоремхеба мы заметили, что край пустыни на горизонте затягивается облаком пыли от колесниц хеттов, спешащих отвоевать свои водяные склады. Их разведчики маленькими отрядами колесили по пустыне и нападали с тыла на наши головные части, вселяя ужас в людей, не привыкших воевать с боевыми колесницами и в своем большинстве никогда прежде не сражавшихся копьями и стрелами. Поэтому нашим войском овладело великое смятение и многие в страхе кинулись в пустыню, где хетты перебили их копьями с колесниц. К счастью, Хоремхеб выслал из своего лагеря нам на подмогу те повозки, которые еще могли передвигаться, и столь велик был трепет, который испытывали хетты перед людьми Хоремхеба, что они тотчас оставили нас в покое и убрались восвояси. Хотя, быть может, их отход объяснялся вовсе не трепетом, а приказом только разведывать и беспокоить нас, но в бой не вступать.

Во всяком случае, наше преследование хеттов и их бегство чрезвычайно оживили пешее воинство: копейщики кричали им вдогонку и потрясали копьями, а лучники бестолково посылали тучи стрел вслед уносящимся колесницам. Украдкой, однако, все посматривали на