После нас - хоть потом - Евгений Лукин

— Бандитствуешь? — осведомился он мрачно и в то же время добродушно.

Ратмир взвизгнул, кинулся к нему со всех ног, заплясал, то и дело вскидываясь на задние лапы. Швабра и резиновая кость были забыты напрочь.

— Соскучился, пес, соскучился… — Приговаривая нараспев, хозяин привычным движением потрепал ему холку. — Ну пойдем, у меня посидишь. А то, чувствую, убрать ты здесь не дашь. Только цацку свою захвати…

И пес опрометью бросился за резиновой игрушкой — не столько, разумеется, ради нее самой, сколько из радости сделать приятное самому главному человеку на свете.

— Да хотя бы с Лыцком сравни! — с досадой говорил Рогдай Сергеевич, директор фирмы. Сбросив пиджак, он сидел на краешке рабочего стола и, засунув руки в карманы, нервно качал ногой. — Вроде бы и война у них, Гарик, и террор, а инвестиции из-за бугра все равно ползут… И не боятся ведь вкладывать!

Его дальний родственник и заместитель по общим вопросам Гарик — тоже без пиджака и тоже заложив руки в карманы — стоял, опершись задом на подоконник, и, пристально следя за колебаниями директорской туфли, задумчиво кивал в такт.

За Сусла-рекой заворчало и дробно ухнуло. Даже блеснуло слегка. Гарик на звук не обернулся, но кивать перестал.

— Слышь, как вложили? — склонный по молодости лет к зубоскальству, цинично заметил он. — По-моему, ракетный удар называется…

— Я бы уже, наверное, и на ракетный удар согласился, — устало молвил Рогдай Сергеевич. — Отрицательная реклама — тоже, знаешь, реклама… Как это у классика? «Высек — и тем запечатлел…»

Директор слез со стола. В скорбном раздумье направился к бару, где открыл стеклянную дверцу, достал коньяк, наполнил два хрустальных наперстка и, вручив один из них заместителю, вновь увенчал собою насиженный угол столешницы.

— Да что ж мы за глушь такая! — с тоской проговорил он. — Москва нас не замечала, Запад — не замечает… Татары — и те стороной обошли!

— Какие татары? — весело возмутился Гарик, имевший зачем-то высшее историческое образование. — Первое летописное упоминание о Суслове — пятнадцатый век…

Рогдай Сергеевич выпил и со стуком отставил хрустальный наперсточек.

— В-вот! — выдохнул он, воздевши указательный палец. — Значит, и летописцы тоже… До самого пятнадцатого века ни одна собака вниманием не удостоила! А знаешь почему? Безликие мы, Гарик! Возьми Баклужино, Сызново… Про Лыцк я уже не говорю. Да! Бывшие районы Сусловской области! Но у каждого свое лицо, свой нрав… А мы? Вечно под кого-то косим, вечно кого-то лижем! Либералами себя объявили, Думу в Капитолий переназвали… Нет, ты пойми, я ведь не против, но не все же надо подряд перенимать! Нудисты эти, к примеру… Ну на кой они нам пес?

— О! — сказал Гарик, приникая к оконному стеклу. — Кстати! Нудисточка дефилирует… Взглянуть не хочешь?

— Да иди ты к черту! — вспылил директор. Взгляд его упал на веревочный коврик у двери, где, прижав лапой резиновую кость, сладко посапывал Ратмир. Внезапно заскулил, затрепетал, принялся мелко-мелко перебирать лапами. Что-то, видать, приснилось.

— А собаки? — полюбопытствовал Гарик, тоже взглянув на пса.

— А вот собак не замай, — хмуро отозвался Рогдай Сергеевич. — Собаки, Гарик, пока наш единственный козырь. Ты пойми: кроме как в Суслове, люди нигде больше псами не служат. Комиссия по правам человека из-за них приезжала, этнографы интересовались… Такой мог международный скандальчик выйти! Прозевали момент.

— Да я не о том. Я, так сказать, об истоках явления… Грубо говоря: у кого передрали? Ну не сами же додумались!

Директор помолчал, ухмыльнулся неловко.

— Дурь полосатая! — признался он. — Ты-то не помнишь — ты тогда еще под стол пешком ходил. Было, короче, сообщение в прессе: дескать, в Лос-Анджелесе люди к миллионерам собаками работать нанимаются. Последний писк! Ну а мы что, хуже, что ли? Год спустя оказалось — «утка». А за год тут такого понаворочали! Гильдию служебных собак учредили, Общество охраны домашних животных перепрофилировали, теневая экономика вокруг этого дела заклубилась. А самое главное: новый признак крутизны возник! Выходи в любом прикиде, из любой тачки, но если рядом с тобой никто не бежит на четвереньках и в чем мать родила — значит ты лох!

— Ле-тять «утки-и»… — затянул было Гарик, но до такой степени фальшиво, что сам содрогнулся и умолк. -

Все равно непонятно, — сказал он. — Ну «утка»! Ну и что? Мало ли их было, «уток»! Но почему именно собаки?

— Стало быть, на душу легло, — желчно отозвался Рогдай Сергеевич. — Родным повеяло! Привыкли на цепи сидеть…

Оба вновь посмотрели на спящего пса. Ратмир вздернул веко, явив на секунду мутный спросонья глаз.

— А знаешь, я ему иногда завидую, — доверительно молвил директор. — Ушел в работу — и никаких проблем, спит себе…

С этими словами он съерзнул с краешка столешницы и уже, наверное, в четвертый раз двинулся к бару.

— Напиться, что ли, сегодня? — задумчиво прикинул он, открывая стеклянную дверцу.

Тревожны собачьи сны. Когда-то, в самом начале карьеры, Ратмира постоянно преследовал один и тот же кошмар: в рабочее время он, забывшись, идет по коридору на двух ногах — и все на него молча смотрят. Внезапно он осознает ужас ситуации. В перспективе — увольнение, волчий билет, изгнание из Гильдии… Надо как-то выкручиваться! Ратмир падает на четвереньки, подбегает к хозяину, юлит, виляет задом, заглядывает в глаза: похвали! Видишь? На задних лапках ходить умею! Служу я, служу!.. Хозяин растерян, он понимает наивную хитрость пса, ему тоже хочется замять это дело, но попробуй замни, если столько вокруг свидетелей!

И каждый раз, не дождавшись его окончательного решения, Ратмир просыпался в холодном поту.

Потом кошмары пошли реже. Сейчас Ратмиру снилось, что он по-прежнему находится в логове хозяина, правда, само логово изменилось, стало сводчатым, каменным и, пожалуй, даже более навороченным, чем обеденный зал в «Собачьей радости». Низкая плита потолка — вся в копоти, на неровных глыбастых стенах — нарочито примитивные рисунки. Ратмир дремлет неподалеку от углубления в каменном полу, полного настоящей золы. В центре углубления трепыхается костерок. Потом огромная сутулая тень заслоняет на мгновение тусклый неправильный проем входа — и появляется хозяин. Рогдай Сергеевич. Он тоже изменился: тяжкие надбровные дуги, покатые могучие плечи. Чресла задрапированы волчьей шкурой, на груди болтается ожерелье из человеческих зубов. Но в таком виде он еще милее, ближе и понятнее Ратмиру.

На охоту! Пес радостно вскакивает навстречу — и картина меняется. Вдвоем они идут по свежему скрипучему снегу вдоль двойного ряда колючей проволоки. На хозяине теперь полушубок, ушанка, валенки, за плечом — ствол карабина. Красная круглая рожа выражает одновременно радость, злость и озабоченность. Те же самые чувства теснятся и в груди Ратмира.

— Вон он, сукин кот! — ликующе ревет хозяин.