Хаски и его учитель белый кот. Том III - Жоубао Бучи Жоу

знал, что делает[278.5], поэтому просто намеренно дразнил и насмехался над ним.

— Когда я принес чашу пельменей, ты сказал мне, что люто ненавидишь таких бессердечных и безжалостных людей, как Учитель, так почему не прошло и пары дней, как ты изменил свое мнение и снова пришел навестить его?

— Если бы я не навестил его, кто знает, что бы ты сегодня сделал! — с горькой обидой и возмущением ответил Мо Жань. — Ши Минцзин, тогда я думал, что ты хороший человек! Зря я тебе поверил!

— Ой-ой, если ты сам обманулся, так кого теперь винить? — рассмеялся Ши Мэй. — Хватило чаши пельменей и нескольких теплых слов, чтобы ты решительно и бесповоротно поверил в мою ложь. На самом деле, ты просто бездомный пес: кто кинет тебе кость, за тем и побежишь.

— …

— И что ты так на меня уставился? Как оно? Вкусные были пельмешки?

Мо Жань скрипнул зубами, казалось, в этот момент его черные глаза впитали весь холод ночи. Наконец, тяжело сглотнув, он сказал:

— Ши Минцзин… оказывается, у тебя такое черное сердце.

Ши Мэй все так же улыбался:

— Черное — это когда внутри сердца живет ядовитая тварь или неизлечимый недуг, мое сердце не больно и не отравлено, так что, естественно, в данный момент оно точно такое же, как у тебя или Учителя, то есть красное.

Он замолчал, затем поднял длинный белый палец и сделал им вращательное движение, словно описав круг, после чего на его кончике появился необыкновенно прекрасный цветок. Это был готовый вот-вот распуститься налившийся бутон с черными бархатными лепестками, края которых испускали яркий серебристый свет.

Словно зачарованный этим цветком, Ши Мэй поднес его к носу и сделал неглубокий вдох.

Этот свежий бутон напоминал неотразимого красавца: полон волнующего любовного очарования, однако рядом с ним опасности подстерегают со всех сторон.

Один его вид заставлял людей дрожать от ужаса.

— Что ты собрался сделать? — пробормотал Мо Жань.

Ши Мэй посмотрел на него из-под длинных ресниц. В персиковых глазах, казалось, плескались волны, переливаясь через край искорками смеха. Весь его вид говорил о том, что он пребывает в самом отличном расположении духа.

— На самом деле бессмысленно тебе что-то объяснять. Мне нужно лишь произнести одно заклинание, и ты вскоре забудешь обо всем, что тут произошло, и впоследствии уже ничего не вспомнишь.

Черный цветок мерно сиял на его похожем на стебель камыша длинном и белом пальце.

— Однако, учитывая, что мы с тобой ученики одного учителя, было бы неправильно оставить тебя в неведении, — продолжил Ши Мэй. — Этот цветочный бутон порожден моей матерью. Не щадя сил, я растил из него Цветок Вечного Сожаления Восьми Страданий Бытия. Если никто так и не оценит его по достоинству до того, как он исчезнет из этого мира, я чувствую, что ему может немного не хватить этого особого вкуса жизни.

— Восемь страданий бытия…. вечного сожаления?

— Мой младший соученик, я говорю про восемь страданий жизни и лишь вечные сожаления после смерти. В этом мире демоны когда-то оставили семена того, что можно назвать своего рода цветами, под названием Вечное Сожаление Восьми Страданий Бытия. Их очень тяжело вырастить обычному человеку, — голос Ши Мэя звучал мягко и даже учтиво, — ведь в процессе взращивания такой цветок нужно поить человеческой кровью, а после того, как он расцветет, ему нужно укорениться в человеческом сердце, чтобы, высосав из него все тепло и добрые чувства, взрастить злобу и ненависть, — произнося эти слова, он ласково поглаживал черные лепестки. — Каким бы ни был хорошим человек в этом грешном мире, пока в его сердце есть хоть капля неудовлетворенности, Цветок Вечного Сожаления Восьми Страданий Бытия сможет прорастить это зло, и медленно, капля за каплей… превратить своего носителя в безжалостного демона.

Казалось, в персиковых глазах тускло поблескивает змеиная чешуя. Повернув голову, Ши Мэй уставился на полностью отрешившегося от мира медитирующего Чу Ваньнина.

— Ты хочешь посадить Цветок Вечного Сожаления Восьми Страданий Бытия в сердце Учителя?! — содрогнувшись от ужаса, закричал Мо Жань.

— А чему тут удивляться? — с легкой улыбкой спросил Ши Мэй. — Он первый в мире совершенствования, величайший мастер и образцовый наставник. Сам подумай, если он превратится в демона, насколько велика будет его мощь?

— Ты с ума сошел?! Как ты можешь… как ты мог решиться на такое…

— Он нечеловечески хладнокровен и бессердечен… Разве это не твои слова? — блекло произнес Ши Мэй. — Я превращу его в то, что ты ненавидишь больше всего, братец, и с того момента ты сможешь по праву ненавидеть и презирать его. Разве это не самый выгодный вариант для нас обоих?

Кожа на голове Мо Жаня занемела, кровь застыла в жилах, а позвоночник одеревенел от ужаса.

— Ты… это вздор… конечно, я сказал это сгоряча… я… я не ненавижу его. Откажись от своей затеи… не вреди ему…

— Почему? — с интересом спросил Ши Мэй.

Почему?

Чу Ваньнин ведь такой хороший человек. Весь стол в Павильоне Алого Лотоса завален его чертежами, по которым он конструировал Ночных Стражей и оружие, но делал это не для себя, а потому что беспокоился о безопасности других людей.

Он был абсолютно чистым и незапятнанным ничем дурным, словно первый снег, что падает с неба в первый месяц зимы.

Хотя он очень строг, а иногда и жесток, этот человек снова и снова брал его за руку и направлял его кисть, обучая правильно писать.

Дни напролет, с рассвета до заката, он проводил рядом с ним, обучая его боевым искусствам.

Он согласился принять его, и теперь Мо Вэйюй больше не был лишенным поддержки одиноким сиротой, который мог рассчитывать лишь на благосклонность судьбы и подложных родственников.

С этих пор в этом мире у него был официальный статус… ученик Чу Ваньнина.

— Ты не можешь причинить ему вред… — Мо Жань не находил себе места от волнения. Он хотел разбудить Учителя, однако не знал, что нужно сделать, поэтому только и мог, что упорно стоять перед Чу Ваньнином. — Он не сможет стать злым демоном. Он такой хороший, если ты заставишь его убивать людей… на душе у него будет очень тяжело.

Он не знал, как выразить скорбь и гнев, что обуревали его сердце, поэтому мог лишь говорить просто и безыскусно, вплоть до того,