Ахульго - Шапи Казиев

– Ваше превосходительство! – кричал на ухо Граббе Пулло.

– Измена!

Немного придя в себя, Граббе указал на чиркеевских стариков, окруженных плотным кольцом охраны, и велел:

– Арестовать мерзавцев!

Когда отряд отступил от моста и перестрелка стихла, оказалось, что, не считая пленных, убито больше полусотни человек, и еще около сотни было ранено. Потерь было бы еще больше, если бы солдаты не отважились перебегать через горящий мост, который, в конце концов, рухнул в реку.

Главные потери опять пришлись на ширванцев, потерявших под Ахульго почти всех командиров и фельдфебелей, кроме казначея и квартирмейстера, и укомплектованных офицерами из других полков, которые не успели еще освоиться на новых должностях.

Граббе жаждал мщения. Он приказал открыть орудийный огонь по Чиркею, но у канониров не оказалось снарядов. Тогда было решено взять аул штурмом, однако рухнувший мост сделал Чиркей недоступным.

Пока командиры изыскивали другие способы покарать Чиркей, Граббе приказал привести к нему стариков. Те, казалось, и сами были удивлены случившимся. Уверяли, что готовы были исполнять приказания сардара, но, как видно, жители аула поддались влиянию отчаянных абреков, которые уверяли, что Граббе собирается уничтожить Чиркей.

– И уничтожу! – грозил Граббе.

– Камня на камне не оставлю от вашего мятежного аула!

Старики просили пожалеть аул, предлагали заплатить любой штраф, но Граббе грозил им расправой и каторгой и все более укреплялся в своих подозрениях насчет присутствия в ауле Шамиля.

– Не иначе как имам там засел, – говорил он подчиненным.

– Без него бы не дерзнули на такое!

Штурмовать аул с имевшихся позиций оказалось совершенно невозможно, и Граббе решил его обойти, чтобы не оставлять без примерного наказания. Отряд спешно снялся с места и двинулся к Миатлинской переправе, вниз по течению Сулака. Стада чиркеевцев и пасшихся тут же стада других салатавских обществ были захвачены казаками и отогнаны в глубь шамхальских владений.

Уже на следующий день Граббе был у переправы. Она состояла из одного парома, который в спешке чрезмерно нагружали, отчего рвались канаты, и течение сносило его далеко вниз. Переправа затянулась на три дня, и это выводило из себя Граббе, спешившего добраться до Чиркея. Переправившись, наконец, через Сулак, отряд двинулся назад по левому берегу. У аула Инчха Граббе сделал остановку, чтобы дождаться вытребованного из крепости Внезапной транспорта с военными запасами, продовольствием и свежими лошадьми. Все эти дни лил проливной дождь, дул сильный ветер, солдаты мерзли и мечтали поскорее оказаться во Внезапной.

С транспортом прибыл вестовой от Траскина, который извещал о том, что Шамиль объявился в Чечне. Но раздосадованный этим Граббе все же оставался тверд в своем намерении покарать Чиркей, пока оттуда вдруг не явилась новая делегация.

Чиркеевцы просили пощадить аул, обещали наказать тех, кто напал на отряд, а в доказательство своего раскаяния привели с собой пленных солдат и офицеров и притащили пушку, которую достали из балки.

– Только тогда и ласковы, когда палка в руках, – сказал Граббе и долго отказывался их принимать, считая кару неизбежной необходимостью.

Но известие, что Шамиль ушел в Чечню, и убеждения генералов, что войска теперь лучше поберечь, заставили его изменить свое решение. Для оправдания такого поворота дела в военный журнал отряда было записано:

«В сущности, не было никакой пользы в разрушении богатейшего, населеннейшего и самого промышленного селения в целом Дагестане из-за дерзости двухсот человек. Жителей в Чиркее насчитывалось около четырех тысяч, и они занимались разрабатыванием виноградных садов, обнимавших собою пространство в десять квадратных верст. Уничтожить такое цветущее селение – значило бы привести в полнейшую нищету несколько тысяч людей, из которых громадное большинство не принимало ровно никакого участия в происшествии 9-го сентября».

Граббе, наконец, смягчился, допустил к себе делегатов и объявил условия, на которых соглашался даровать им прощение:

1. Чиркеевцы обязываются изгнать от себя всех мюридов.

2. Выдают 40 тысяч баранов из числа 150 тысяч, принадлежащих аулу.

3. Обязываются очистить на правой стороне Сулака место для возведения укрепления (для чего потребовалось бы вырубить несколько виноградников), а также приготовить весь необходимый для того материал.

Ради спасения своего аула чиркеевцы согласились на все. Не пожелали они только видеть у себя приставом Биякая. Граббе и сам сомневался в его способности управлять Чиркеем, а потому назначил в аул своего пристава. Чиркеевцам было также объявлено, что отныне к ним и прочим салатавским аулам будут применяться требования, предписываемые покорившимся обществам, а о привычной вольности им пора позабыть, как и о возвращении главного своего смутьяна Джамала.

Граббе хотел приступить к возведению укрепления у Чиркея немедленно, но наступавшая осень и неясность в отношении Шамиля сделались серьезными препятствиями. Постройка была отложена на следующий год.

Взятых в аманаты стариков Граббе отпустил. Джамала же вместе с сыновьями, которые содержались в Шуре, решил сослать в Сибирь как опасных бунтовщиков и деятельных сообщников Шамиля.

В рапорте начальству дело при Чиркее Граббе изобразил блистательной победой. Корпусной командир Головин отозвался об этом казусе как о постыдном отступлении, много повредившем делу и ободрившем поверженных было мюридов. Но, как потом оказалось, ко двору больше пришлась бравурная реляция Граббе.

Распустив войска отряда по зимним квартирам, Граббе отбыл из Внезапной в Ставрополь.

Шамиль и его небольшой отряд претерпели немало трудностей, пока преодолели Салатавский хребет и добрались до Чечни. Здесь уже были наслышаны о битве на Ахульго и приняли Шамиля как героя. Люди оказывали Шамилю почести и старались превзойти друг друга в гостеприимстве. Немало жертвенных овец и быков было заколото в ознаменование чудесного спасения Шамиля.

Проведя несколько дней в аулах Даттахи и Гендерген, Шамиль приехал в Беной. Сюда начали стекаться уцелевшие мюриды и наибы Шамиля. Вскоре прибыл и наиб Ташав-хаджи, который взял на себя заботы о Шамиле и его людях.

Здесь же, в Беное, жена Шамиля Патимат родила сына, которому дали имя Магомед-Шапи.

– Посмотри, Шамиль, он улыбается, – говорила Патимат, прижимая к себе младенца, будто боялась, что его отнимут, как отняли Джамалуддина.

Мальчик был крепкий и весело сверкал глазенками, особенно когда видел отца. Шамиль смотрел на него и вспоминал его сводного брата Саида, оставшегося на Ахульго. Отец невольно их сравнивал, и ему казалось, что Саид предчувствовал свою судьбу и потому смотрел на мир грустно, будто знал, что скоро с ним расстанется. Веселость же Магомеда-Шапи, который никогда не плакал, вселяла в отца надежду на его счастливую судьбу.