Приговор - Кага Отохико

А это ещё что? Неужели землетрясение? Происходило что-то странное. Стены, утратив присущую им твёрдость и гладкость, внезапно стали мягкими и податливыми, как резина или воск, — тронешь, образуется вмятина. Оконная рама слегка деформировалась, пол качался под ногами — что-то разладилось в идеальном с точки зрения целесообразности пространстве одиночной камеры. Всё ходило ходуном — и стол, и стул, и его собственное тело. Наверное, всё-таки землетрясение. Такэо по привычке взглянул на висящий на стене католический календарь. Как висел, так и висит, не шелохнётся. Значит, не землетрясение, а это. Пол пошёл вниз, сначала со стороны окна, потом со стороны двери, он медленно опускался, раскачиваясь, как палуба корабля. Как ни странно, сегодня Такэо не испытывал тревоги, которая возникала всегда, когда приходило это, ему было хорошо, он покачивался на ласковых волнах сна, скоро сквозь пол начала проступать тьма, вбирая в себя его тело… Что-то подобное, наверное, испытывал и Карасава, когда плыл в хароновой ладье, покорно отдаваясь течению. Смерть — точь-в-точь сладкая дремота…

Он очнулся от крика. «За-а-а-втра-ак!» Подойдя к раздаточному окошку, принял алюминиевый поднос. В меню — рисовые колобки, суп из мисо с редькой, маринованные овощи. То есть холодные жёсткие комки риса с ячменём, солёная жидкость с плавающими в ней квадратиками редьки, и отдельно — сморщенные ломтики всё той же редьки. Аппетита никакого, но, начав есть, Такэо почувствовал, что голоден, — встал-то сегодня рано. В результате съел всё подчистую. И это сразу же исчезло. Очевидно, сегодняшнее это было настолько незначительным, что его вытеснило желание есть. Сейчас, скорее всего, половина восьмого. До вечерней пятичасовой поверки дверь больше открываться не будет. Ожил репродуктор. Выключив его, Такэо принялся стирать. Одновременно попытался распланировать день.

1. Законспектировать «Место человека в природе».

2. Перечитать пятый том «Пути Христа» Педро Аррупе.

3. Прочесть книгу Масакацу Окудайры «Святой Иоанн Креста»

4. Вечером написать письмо Эцуко Тамаоки.

Вечером-то вечером, но, закончив со стиркой, он, конечно же, сразу сядет за письмо. Так что этот пункт можно исключить. Как только будет свободная минутка, так и напишет. Почтовая бумага у него всегда наготове — открытая пачка в любое время дня и ночи лежит на комоде, в котором хранится одежда. Он заторопился, чтобы как можно скорее начать писать письмо.

5. Да, ещё сегодня непременно надо будет закончить текст для «Мечтаний».

Что же он там такое написал? Ни в пятницу, ни в субботу не было настроения. Всего семь страниц и — ну никак. И писать вроде есть о чём — казнь Сунады, визит доктора Тикаки, скандал на спортплощадке, самоубийство Карасавы… То есть материала хватит номера на два или даже на три. Но что толку писать, когда цензор наверняка не пропустит? Так о чём же написать? Натянув носок на левую руку, он стал его намыливать и на кончике безымянного пальца обнаружил дырку. Надо будет заштопать. В воскресенье иголки с нитками не выдают, так что придётся оставить на завтра. Со стороны Коно в стенку постучали четыре раза. Сливая грязную воду, спросил:

— Что тебе?

— Странно… Не могу понять, в чём дело. Сколько ни стучу товарищу Карасаве, он не откликается. И что с ним такое?

— А-а… — Такэо закончил сливать воду и стал набирать в раковину чистую. — Может, перевели в другую камеру?

— Да ты что, где это видано, чтобы переводили в другую камеру с раннего утра в воскресенье?

— Да, странно. А может, он вдруг заболел и его забрали в больницу?

— С чего это вдруг? Он и не болел никогда.

— Эй, что там у вас, расскажите и мне!

— Вот чёрт! Ты, говнюк, заткнись, я не с тобой разговариваю!

— Его, небось, увели к следователю. Из-за позавчерашнего пикета. Говорят, ты там заводила, так что скоро и тебя вызовут, жди!

— Да отвяжись ты!

Такэо повесил на вешалку выстиранные рубашку и брюки, а носки прицепил к торчащему из стола гвоздю. Коно и Тамэдзиро продолжали переругиваться. Похоже, они завелись на целый день. Он открыл «Место человека в природе» и начал конспектировать. По ходу дела набросал несколько строк письма к Эцуко, но на душе было неспокойно. А вдруг Фудзии соврал? Не было ли это умело расставленной ловушкой? Начальник зоны достаточно осторожен, чтобы поверять тюремные секреты заключённым. Да, что-то здесь не так. У Такэо возникло сильное искушение рассказать остальным о самоубийстве Карасавы. Конечно, переполох поднимется изрядный: одни удивятся, другие обрадуются, станут строить различные предположения… Но он понимал, что никогда этого не сделает. Надо отдать должное Фудзии — он всегда знает, с кем как себя вести. Такэо не из тех, кто сплетничает, основываясь на непроверенной информации, и фантазирует на пустом месте. Именно по этой причине он никогда не принимает участия в игре «если бы да кабы».

Однако держать такую новость при себе тоже нехорошо, и Такэо мучился угрызениями совести. Молчание равноценно предательству, он как бы принимает сторону начальника зоны и выступает в роли стукача. Но с другой стороны, если он откроет другим эту тайну, его как раз и примут за стукача. Узнав, от кого он получил эту информацию, все наверняка станут смотреть на него косо. Как ни крути, ясно одно — он теперь на крючке у Фудзии, а с него не так-то просто сорваться.

…Какиути оглядел камеру и расстроился, обнаружив, что приготовленный для работы клей наполовину засох. Воскресенье считается нерабочим днём, соответственно, новые материалы разносить не будут, а значит, придётся бездельничать и душу ядовитой кислотой станет разъедать тоска. Он обречён на эту тесную камеру и в будни, но в будни хоть иногда выводят наружу — то спортивный час, то свидание, то парикмахерская, то баня, а осуждённые два раза в месяц могут смотреть телевизор. По воскресеньям же дверь открывается только дважды и всего на несколько секунд — во время утренней и вечерней поверки, в остальное же время ничего не происходит. Постоянно гремит радио, но в основном пускают всякие эстрадные песни, слушать которые нет никакой охоты. Вдруг запищала рисовка, и Какиути с тревогой заглянул в клетку. Птичка с утра вдруг перестала высиживать яйца. Какиути вынул из клетки холодные яички и хотел было приласкать птичку, неловко, как-то боком, сидящую на жёрдочке, но, когда он протянул руку, она не перешла к нему на ладонь, как делала всегда, а в страхе отпрянула. Послушай-ка, ты же со вчерашнего вечера ничего не ешь. Вот, все зёрнышки тут, в кормушке, не тронутые. Ну ладно, сейчас я угощу тебя чем-нибудь повкуснее. Он растёр черенком ложки кусочек печенья и арахис и на кончике пальца просунул в клетку. Но рисовка лишь съёжилась от страха. Может, ей тоже надоело жить в заключении? Ведь она была такая ручная и так меня любила! Кстати, сам-то я захандрил после того, как мне вынесли смертный приговор. Эй, Какиути Нобору, кончай трястись! Кто вчера сказал Кусумото, что нельзя покорно ждать смерти, что надо нанести ей встречный удар? Ведь это единственный способ победить смерть! Но такое возможно только тогда, когда есть вера, когда есть любовь, человек, не знающий любви, на это не способен. За тем, чей час пробил, приходят обычно утром, всегда в одно и то же время, и, когда оно наступает, у всех обостряется слух. Если распахнётся дверь твоей камеры, это значит — на девяносто девять процентов, — пришли за тобой. Однако после казней, ураганом пронёсшихся по тюрьме в конце прошлого года, дверь стали открывать без всякой надобности — вот и его надзиратель частенько вместо того, чтобы заглянуть в глазок, приоткрывает дверь и дружески окликает его. Скорее всего, тюремное начальство решило таким образом избавить заключённых от страха перед звуком открываемой двери. Вот уж неуместная заботливость! Ведь что такое «жизнь», как не этот волнующий, напряжённый момент, когда гадаешь, что тебе выпадет — остановятся ли шаги возле твоей двери или удалятся, затихнут вдалеке? Да, я никогда не молился в этот момент: «Пожалуйста, пусть не ко мне!» — и никогда не стану этого делать. Я не вправе просить у Бога, чтобы Он продлил мою «жизнь». Но это не значит, что я с нетерпением жду, когда раздадутся шаги за дверью. Мне просто кажется очень важным состояние внутренней напряжённости, которое возникает в этот момент, позволяя всем существом ощутить ценность собственной «жизни». Нанести смерти встречный удар — значит каждое утро при звуке шагов ощущать полноту собственной «жизни», это поможет тебе достойно встретить смерть, если вдруг откроется именно твоя дверь. Да, конечно же, так. Ведь «жизнь» продолжается и после смерти. Принять смерть ради жизни — самое лучшее, что есть в учении Христа. Каждое отдельное зерно должно умереть. Я с нетерпением жду смерти, чтобы через неё обрести жизнь. Но по воскресеньям ждать нечего. Пустое, серое время, напоминающее взбаламученный ил, время, лишённое «жизни»… Ладно, хватит болтать! Отказавшись от мысли накормить рисовку, Какиути подошёл к окну и залюбовался солнечными бликами во внутреннем дворике. По воскресеньям его соседи целыми днями не закрывают рта. Говорят они только на две темы — побег и подробности казни, то есть несбыточная мечта в сочетании с реальнейшей реальностью. Разговоры на эти темы никогда им не надоедают — ещё бы, ведь это те два полюса, между которыми болтается их жизнь.