Личный враг императора - Владимир Свержин

Между тем расторопный Кашка организовал чай с ситной булкой, а вслед за тем, глядя с укоризной и надеясь, что я все же отменю решение, принес мундир и сапоги.

– Кто где? – застегиваясь, поинтересовался я.

– Крестьян Афанасий к дороге увел, там нынче охота изрядная. Вчера к вечеру двадцать человек пригнали, все продрогшие, голодные. Афанасий Михайлович рассказывал, как наскочили они на этих вояк. Те как раз ужинать намерились, даже и за оружие схватиться не успели.

– Правильно, как я и учил. Чего попусту головой рисковать? Новую не приделают.

– Ну да, – кивнул Акакий. – Так вот, мужики пригляделись, что ж такое французики жрут, да так и обмерли: на вертелах кошки жарятся. – Кашка перекрестился и хотел было сплюнуть, но вовремя передумал. – Как есть – басурманы!

– А сюда для чего тащили? – поинтересовался я, крепя на руки неизменные пистоли.

– Да как-то глянули, уж такие эти французики жалкие, куда их истреблять, это ж будто на убогих руку поднимать.

– Еще совсем недавно этим убогим все было нипочем, – морщась, напомнил я. – Это сейчас они нищеброды, а пошарить по ранцам – много еще чего интересного найдется: и сережки окровавленные, прямо из ушей сдернутые, и колечки, которые с пальцев снимать было недосуг. Ладно, привезли так привезли. Кормить запрещаю. У самих закрома не ломятся. Так что все обычным путем. Афанасию передай.

– Сделаю, как велите, – украдкой перекрестясь, кивнул мой ординарец. – Что, всех без изъятия?

– Офицеры имеются?

– Ага, трое.

– Этих троих по старшинству в кабинет. – Я на минуту задумался. Офицеры чаще давали внятную информацию, но солдаты обычно были куда разговорчивей. – Ладно, повремени с Афанасием. Может, и остальные еще понадобятся.

Кашка вздохнул и покачал головой:

– А ежели нет – то порешите?

– Непременно.

Акакий Колотяга вновь неодобрительно вздохнул. Сейчас, когда враг был повержен и жалок, моя кровожадность тяготила этого добродушного, по сути, мальчишку. Я твердо знал, что в случае чего рука его не дрогнет, что в бою он готов сражаться очертя голову. Но стоило бою утихнуть, он вновь становился образцом милосердия и сострадательности. Да и, пожалуй, большая часть крестьян моего отряда была именно такова. И не только это: необходимость воевать с этаким жалким противником, да еще и вдали от собственных домов, приводила большинство из них в уныние. И в отличие от профессиональных солдат, для которых приказ командира едва ли не заповедь Господня, у вчерашних пахарей зима была временем серьезным, когда, согласно поговорке, «следует готовить телегу», а также весь остальной инвентарь к привычному крестьянскому циклу. Никакой генерал тут над ними не начальник, будь он хоть десять раз князь.

Несомненно, мое обещание дать волю всем, кто пошел сражаться с врагом Отечества, придавало каждому из них сил для продолжения борьбы. Однако не нужно было иметь дар предвиденья, чтобы понимать, насколько их утомила война с ее каждодневными тяготами и кровопролитием. И с этим нужно было что-то делать, уж во всяком случае, учитывать в дальнейших планах.

Я сидел за письменным столом, устало глядя на очередного пленного офицера. Молодой симпатичный капитан, должно быть, всегда пользовавшийся успехом у женщин, светло-зеленая форма итальянского стрелка весьма шла ему. Но сейчас, похоже, он был не рад наличию непреложного свидетельства его военной службы.

– Я князь Трубецкой. – Похоже, мое сообщение окончательно лишило красавчика желания бороться. – С кем имею честь?

– Капитан Ло… Лоретти.

– Ло Лоретти или просто Лоретти?

– Просто Лоретти.

– Прекрасно. Я вижу, вам тяжело стоять, можете присесть.

Капитан с облегчением рухнул на стоящий рядом стул.

– Я умру? – наконец выдавил он.

– Непременно.

– Я готов рассказать все, численность…

– Около пяти тысяч. Количество пушек, имена командиров – все это я знаю и без вас.

– Проклятье, ну почему я последний?! – взвыл офицер. – Я не хочу умирать! Слышите, не хочу!

– Очень понятное чувство, – устало кивнул я. – Но в защиту ваших однополчан должен сказать, что они не пожелали сообщать ничего существенного.

– Но тогда…

– Оставьте свои догадки, – поморщился я. – Мне нет дела до чести вашего мундира и до того, кто из вас умрет героем, а кто – слизняком. Либо вы найдете, чем меня удивить, либо вас расстреляют вместе с вашими собратьями по оружию.

– Однако позвольте, позвольте, я слышал, вы отпускаете одного из пленных! Всегда отпускаете, чтобы он доставил сообщение…

Лоретти запинался, ища доводы, которые помогут ему спасти жизнь.

– Я готов доставить сообщение. Я отдам его лично в руки принца Богарне. Он мне доверяет. Я готов доставлять вам любую интересующую вас информацию.

– Благодарю вас, капитан, весьма любезное предложение. Но, боюсь, запоздалое.

– Но как же запоздалое?! – взмолился мой собеседник. – Я же лишь сегодня увидел вас, никогда прежде…

– Да, это правда. Но, прямо сказать, прежде и не пытались встретиться. Если бы вы пришли ко мне пару месяцев назад, я бы принял вас с распростертыми объятиями и назвал другом. Но сегодня моим людям пришлось вас настоятельно пригласить в гости, иначе бы наша встреча не состоялась. Поэтому у меня нет никаких гарантий, что, попав к своим, вы точно так же не предадите нас. Поэтому благодарю за любезность, но нет.

– Я расскажу пароль.

– Зачем? К вечеру его поменяют.

– А золото? В колонне много золота и мало лошадей, чтобы его везти.

– Да, – вспоминая недавний визит Бенкендорфа, вздохнул я. – Золото – это важно.

– Так что, я могу надеяться?

– Нет.

Я кликнул ждавшего моих распоряжений Ротбауэра.

– Тех двоих расстрелять, этого – повесить. И вот еще что, мундир сохрани. Он мне будет как раз впору.

Я смотрел в окно, бойцы моей «интербригады» тащили за сарай упирающегося капитана Лоретти.

– Там много, много золота! – кричал он. – Не губите, я вас проведу!

На лестнице послышались шаги, я повернулся, на всякий случай приготовившись выстрелить. Конечно, появление врага в таком месте представлялось крайне маловероятным, однако же куда разумнее быть готовым к всякой неприятности, нежели потом объяснять апостолу Петру, как ты эдак оплошал. Если Господь не дал тебе клюва, нечего им щелкать. Однако нажимать на спусковой крючок не пришлось. В проеме распахнутой двери появилась статная фигура ротмистра Чуева.

– Опять свирепствуете, князь? Едва с постели встали, а уж за свое. Нет чтоб в церковь сходить, Бога поблагодарить за исцеление. Мы уж тут всерьез опасались, как бы вы Господу душу не отдали. Как Бенкендорф отбыл, так вы в полное беспамятство-то и впали. Я так понимаю, не столь от хвори, сколь от расстройства.