Последнее лето - Елена Арсеньева

Нет, конечно, тетя Оля на обожаемого племянника необиделась, однако она еще раз убедилась, что серьезности у нового поколенияникакой, а значит, случись что, вся надежда будет на нее… с ее чулком !

Ну да, конечно, она бережлива… После смерти отца три сестрыПонизовские получили немалое состояние в виде лесов в Энской губернии, однаковедь после исчезновения Эвелины и Лидии осталась только треть, принадлежавшаяОлимпиаде. Русанову не удалось вернуть то, что принадлежало его жене. А тетяОля ничего не жалеет ни для племянников, ни для зятя. И никогда не станетжалеть! Пусть только Константин Анатольевич заболеет, пусть его только разобьетпаралич, вот тогда он увидит…

Когда-то давно у Понизовских был один дальний родственник,герой, между прочим, Крымской кампании. Пошел на войну добровольцем, был раненв голову, да так тяжело, что ему даже было самим государем императоромразрешено носить фуражку вместо форменного кивера. Видимо, это ранение исказалось на его здоровье впоследствии – родственника разбил паралич, и он нескольколет неподвижно пролежал в постели, лишившись языка, но сохранив при этомнекоторую ясность мыслей и, как ни странно, крепость челюстей: когда егокормили, а он был чем-то недоволен, он мял зубами ложку.

Олимпиада представила, как она кормит кашкой неподвижногоРусанова, сидящего в покойном кресле, с салфеточкой вокруг шеи, а он мнетзубами ложку, потому что ему не нравится каша… Или потому, что ему не нравитсясиделка? Ах нет, подумала сейчас Олимпиада Николаевна, он никогда не оценит еелюбовь, ее преданность! Он вечно будет недоволен ею! И даже парализованный,будет мечтать о других женщинах! Одна она для него – вообще не женщина!

– Даня! – горько всхлипнула тетя Оля. – Даня,ну сколько я могу звать? Подмети же, тут пыльно!

После некоторой заминки горничная, она же кухарка Даня,возникла на пороге, одергивая юбку, которую все же не смогла отстоять отзагребущих лап Мустафы.

– Да вы что, барышня , – воскликнулавозмущенно, – не видели?! Я уж все подмела давным-давно, покуда вы вокошко пялились!

Потом увидела, что тетя Оля стоит, дрожа губами, а глаза унее мокры-мокрехоньки, – и сменила гнев на милость:

– Ну ладно, ладно, мигом подмету сызнова. Где пыльно, барыня, где?

* * *

Клара вернулась за кулисы и первое, что сделала, этовыдернула из прически свой боевой трофей – красную герань. Оглядела спрезрительной улыбкой, швырнула на пол и уже приподняла было ногу, чтобынаступить и растоптать, как вдруг чья-то рука скользнула по полу и выдернулацветок из-под ее туфельки.

Клара с трудом удержалась на одной ноге, да и, пожалуй,упала бы, но тот же человек, который подобрал герань, подхватил и ее, помогустоять. Но не просто помог, а стиснул в объятиях…

Она откинулась, уперлась руками ему в грудь:

– Это еще что за новости?! Ну нет мне сегодня никакогопокоя от Русановых! То Александра Константиновна донимала, теперь, извольтевидеть, Александр Константинович появился!

– Это правда, что я слышал? – хриплым голосомпроговорил пятнадцатилетний Александр Константинович Русанов (чаще, впрочем,называемый Шуриком или просто Шуркою), не выпуская Клару из объятий.

– А что вы слышали? – с вызовом спросила она,безуспешно (и, честно говоря, не слишком старательно) пытаясь его оттолкнуть.

– Правда, что у вас роман с этим пошлымактеришкой? – И он мотнул головой в сторону сцены, откуда слышался голосИгоря Вознесенского, исполнявшего очередной романс.

– С пошлым актеришкой? Ха-ха! Но, между прочим, я тожепошлая актрисулька, – вызывающе усмехнулась Клара, глядя прямо в серыеглаза Шурика – на своих каблучках она была одного с ним роста (увы, высокимРусанова-младшего назвать было трудно даже при самом наилучшем к немуотношении!). – Так что мы с Вознесенским очень подходим друг другу. Да-да,mon enfant!

– Не смейте меня оскорблять! – набычилсяШурик. – Какое я вам дитя?!

– Ну, извините великодушно, mon petit gar?on! –пожала плечиками Клара.

– Говорю вам, не смейте называть меня маленьким! –Серые глаза Шурика сверкнули каленым, синим, бешеным огоньком. – Я ужедавно не маленький мальчик, я им перестал быть с тех пор, как вас встретил!

– Как интере-е-есно! – протянула Клара, делаябольшие глаза. – Что же с вами тогда произошло, что вы вдруг повзрослели?

– Вы это прекрасно знаете! – хрипло проговорилШурка. – И прекрасно знаете, зачем я сейчас здесь!

– Да ну? – Клара с силой дернулась и наконец-товысвободилась. – Отдайте-ка цветок. Он не ваш! – Она забрала у Шуриканесчастную герань, с которой уже порядком пообсыпалось лепестков, и задорнопомахала ею перед его носом: – Мысли я читать не умею, но все же попробуюдогадаться, какого, в самом деле, черта вы сюда притащились. Судя по вашемубезумному виду – ну да, глаза сверкают, волосы всклокочены и, как было написанов одних дурных стихах, высоко вздымается грудь молодецкая! – судя по всемуэтому, вы явились сообщить мне нечто чрезвычайное. Я угадала?

– Да! – выдохнул Шурка.

– Отлично, – Клара хлопнула ладонью о ладонь, какбы аплодируя, и с герани снова посыпались лепестки. – И я, кажется, знаю,что именно. Я только что слышала это от вашей сестрицы. Вы пришли просить менябросить вашего отца, верно?

– Да! – хрипло прошептал Шурик.

На точеном лице Клары мелькнуло растерянное выражение:

– Я угадала? С ума сойти… А вам-то что до приватнойжизни вашего батюшки? Тоже мечтаете женить его на какой-нибудь комильфотнойклуше?

– Да пусть он женится на ком угодно! – яростновоскликнул Шурик. – На ком угодно, только бы оставил в покое вас! Толькобы не касался вас!

– Это почему еще? – глянула исподлобьяКлара. – Неужто я такая омерзительная, что до меня даже и дотронутьсяпротивно?!

– Вы… – задохнулся было Шурик, но тотчас сноваобрел дар речи: – Вы никакая не омерзительная! Вы – обворожительная, вы –единственная в мире, и я жажду обладать вами!

– Что? – растерянно повторила Клара. –Обладать? То есть вы решили отбить у отца его любовницу?

– Да, да, да! – И в подтверждение своих слов Шурикснова облапил ее. – Я хочу, чтобы вы стали моей любовницей! Не его, амоей! Нет, я даже готов жениться на вас, если вы не согласитесь отдаться мнеиначе!