Паноптикум - Роман Светачев

бровь, создавая из ее линии черный вопросительный полукруг.

— Нет, ты же знаешь, у меня от них изжога, так что мы по старой доброй… ну… водочки дали, да.

— Где ж вы ее пили?

— Да у него в подъезде.

— А чего не в квартире?

— Его жена б выгнала нас. Тем более в подъезде спокойно: дом старый, там даже камер до сих пор нет.

— Лучше бы под камерами пили, а то прирежет он тебя без камер, и хрен поймешь, кто это сделал.

— Как «прирежет»?

— Да так. Ты же с кем только не пьешь.

— Ну хвать, я последнее время пью редко и не так уж и много. И не с какими-то там доходягами, ясно?

— Ага. Яснее некуда.

— А Милана где?

— Милана у своего друга.

— У кого?! — вдруг взревел Кэп, даже на миг позабыв о ботинке, что до этого пытался стянуть со своей ноги.

— Ну у Мишки, у одноклассника.

— М-м, вот оно что, — бурчит он, скидывая ботинок на пол. — А ты чего?

— Куб смотрю.

— Что показывают?

— Сама не знаю. Не хочешь посмотреть?

— Я фильмы по старинке смотреть люблю, а не так. — Недовольный мужчина проходит в гостиную и садится рядом с женой на диван.

— Это потому, что ты дремучий, как пещерный человек. Слишком много времени в окопах провел, вот и отстал от нового века.

— Я за родину воевал вообще-то, за державу! — Кэп насупился.

— Да я и не спорю, — Елизавета пожимает плечами, — но ведь это все давно уже закончилось, так что пора бы и в себя прийти.

— А я что, не в себе, что ли?

— А что, по-твоему, в себе? Ты же только пьяный и разговариваешь, а из трезвого слова не вытянуть. И работать не идешь. Живем на твою пенсию да на мою подработку. А у нас дочь.

— Да, дочь… — протягивает Кэп, — доча…

— Так что завязывай бухать. Тебе же моя сестра предлагала работу.

— Я тебе что, похож на того, кто будет за копейки на стройке ишачить? Тем более у меня ноги больные…

— Какие больные? У тебя там болеть-то нечему. Протезы же вместо ног.

— Иди ты лесом… — обижается Кэп. — Там часть органика, а часть механика. Я киборг.

— «Органика, механика», — передразнивает его жена. — Ты где таких слов-то нахватался, товарищ капитан?

— А я что, дурак, по-твоему? Сиди и смотри свой ящик, а меня трогать не надо.

— Кто тебя трогает-то? — возмущается Елизавета, вздергивая свой тонкий носик, что обрамлен пятнами черных точек, а сверху затенен глазными мешками, черт…

— Да все меня трогают. Всем от меня что-то нужно. Я не ради этого всего говна кровь проливал.

— Давай только без пафосных речей.

— Как скажешь. — Кэп вдруг весь скисает и вяло отмахивается от жены рукой, а затем тоже смотрит на Куб.

Грани фильмов, какие-то их аспекты, а местами даже и не фильмы, а отрывки из ток-шоу и компактные агрессивно-патриотически заряженные фрагменты утренних кулинарных программ — все смешивалось в одно, или же оно и было этим самым «одним» изначально, просто преподносило себя все время с разных сторон, а теперь — вот, на тебе, сразу во весь охват, во всю силу легких, один нескончаемый, громкий псевдочеловеческий информационный крик.

Кэп влипает в новый вид эволюционного развития техники, тупо глядя на телевизионные ладони, что крутятся в насмешливом танце, как в театре теней, только вместо свечи электрическая лампа, а вместо белого полотна экраны, экраны, экраны…

Тем временем что-то бухает Кэпа по голове, и сразу становится страшно. Двойственность приоткрытых штор пугает его, и через щель между махровых полотен он видит, как нечто втягивается внутрь квартиры, являясь при этом каким-то почти невидимым, словно бы собранным из той самой темной материи, а не из обычной, привычной нам, барионной.

— «Капитан, капитан, улыбнитесь, ведь улыбка — это флаг корабля!» — пропевает приторный девичий голосок из динамиков Куба.

— А? — Кэп крутит головой, да только той девушки, этой певички кабаре, уже нет. Зато есть его жена. Елизавета возвращается из кухни со стаканом лимонада.

— Ты среди трех стен потерялся? — с жалостью, но не без ехидства спрашивает она у мужа, замечая его растерянность.

— Мне что-то не по себе. — Он покачивает головой, точно отгоняя от себя дурное наваждение, какое бывает от дурмана дешевых сигарет, которыми пытаешься сбить провалистую дремоту утром рабочего дня.

— Как думаешь, Флинтон победит на выборах? — спрашивает она, присаживаясь рядом и протягивая ему бокал с лимонадом.

— Думаю, да, людям сейчас хочется ведь немного западного… западного мира, что ли. — Он с благодарностью берет из ее рук бокал, чьи стенки мокры от конденсата, и делает глоток. — Ведь мы столько с ними воевали, что теперь уже многим хочется побыть в их шкуре. Ну типа вражда же тоже сближает, понимаешь меня?

— В этом что-то есть, — соглашается с ним Лиза.

— О тебе могут постоянно думать только те, кто тебя любит, или же те, кто тебя ненавидит, — сообщает ей Кэп, пропитываясь грушевым лимонадом.

— Хорошо сказано, Кэп! — Она улыбается ему, и он даже не обращает внимания на покрывший ее зубы шоколадный кариозный налет.

— У тебя красивая улыбка, — говорит он, а сам думает о том, что там за шторами.

— Не ври мне, глупыш, меня этим не купишь. — Она качает головой, продолжая улыбаться, глядя на него как-то по-доброму. Внезапно ласковый ее взгляд делает его совсем слабым, и слезы наворачиваются на глаза капитану. Он целует ее в щеку, передает ей пустой стакан и идет в спальню, пробормотав что-то вроде:

— Пойду чуть передохну.

В спальне он раздевается и укладывает себя на кровать. В голове туманится все. На стене картины и медали, грамоты, награды. «Какое все пустое», — думает Кэп, ища, за что бы взгляду зацепиться, но все время натыкаясь лишь на вогнутое ничто.

— Куда ушли мои годы? — спрашивает шепотом Кэп у вогнутой пустоты. — Или их и не было? Или они были, но не для меня? Типа их кому-то отдали просто, а ты живи как хочешь, как придется? Сдохни, как никому не нужная тварь, да?

Жабы впадают в кому. А Куб работает. Куб-б-б-б. Милана и Миша изучают половые органы друг у друга. Половой инстинкт еще имеет какую-то силу, пока ты подросток, но и он довольно быстро вытесняется, замещается. Замещается чем и на что? Кэп знает ответы. В головы нынче вкладывают кое-что другое, что имеет ценность для них, а людям лишь навязано, хотя, если так подумать, то и половой инстинкт навязан, да и вообще все. А что такое эта жизнь и время?