Запад в огне - Евгений Сухов

— Как тебя звать?

— Агапия.

— Ты знаешь, кто я такой?

— Вийськовий.

— Хм… Все так, военный. Вот ответь мне откровенно, Агапия, за кем ты должна была следить в госпитале?

— Не за ким пан, ничого не знаю, — перепугалась девушка.

— Ни за кем, значит, а кому тогда записку передавала? Агапия, я человек не злой, зла тебе тоже не желаю, но, если ты будешь упрямиться, разговор будет суровый. За кем ты должна была следить? — строже спросил Романцев.

— Полонянкою спостеригати. И за тими, хто з нею рядом.

— Кто тебе сказал, чтобы ты за ними следила?

— Не знаю, як звати, а тильки вин сказав, що якщо я не зроблю цього, так вин моих родителй убьет. Так воно и було бы. Вони все злые!

— А записку кому передала?

— Ему и передала.

— Что было в той записке?

— Написала, скильки людина ие стережуть.

— И сколько же?

— Пятнадцять чоловик.

— А тех, что в левом крыле находятся, тоже сосчитала?

— Да.

— А ты, я смотрю, глазастая. Как он выглядел?

— Молодий такив, годков тридцять. Високий, як и ви. Що мени дальше робити?

— Ты ведь стирала? Вот и продолжай, — сказал Тимофей и вышел из душной прачечной.

Здание госпиталя было затемнено, горели окна только в углу первого этажа, там, где находилась пленница. Первый этаж караулил часовой, его можно было увидеть, когда он проходил по коридору вдоль освещенных окон. Иногда он заглядывал в палату к задержанной и, убедившись, что запястье крепко привязано к спинке кровати, следовал по привычному маршруту.

У входа позевывал второй часовой — крепкий, коренастый. Свернув цигарку, он сладенько затянулся и глянул на россыпь звезд. Затем в глубокой задумчивости посмотрел на густые заросли боярышника, разросшегося за оградой госпиталя. В глубокой тени госпитального двора стояла низенькая узкая скамеечка, на которой сидели молодой солдатик с перевязанным плечом и совсем юная сестричка. У девушки было ночное дежурство, и она, вырвавшись ненадолго, хотела скоротать с любимым хотя бы несколько минут.

Любовь на фронте — явление привычное. Чаще всего пронзительная, острая, нежданная, невесть откуда взявшаяся, способная разрыхлить даже самые черствые сердца. Такая любовь выворачивает душу наизнанку даже у тех, кто, казалось бы, пережил нечто подобное и посчитал, что неспособен на более сильные чувства.

А у этих двоих чувство было особенное, трепетное, потому что с любовью повстречались впервые. На фронте нередко встречается и такое. Скороспелая, в чем-то диковатая любовь накрыла их с головой обоих, и молодые, спрятавшись от чужих взглядов за беспросветную темноту и глухо вздыхая, не замечали вокруг никого: ни проходящих иной раз раненых, ни озороватых сестричек, бросавших веселые взгляды в их сторону, ни часового, стоявшего поодаль верстовым столбом и посматривавшего на них. Замкнулись в себе, как будто бы являлись сосредоточением вселенной. Хотя кто знает, быть может, так оно и было в действительности.

Засмотревшись, часовой не услышал, как к нему со спины неслышно подкрался человек в форме старшины Красной армии. Тюкнув его по темечку чем-то тяжелым, он подхватил падающее тело под руки и оттащил в сторону к густым зарослям. Тотчас из темноты вынырнул другой в такой же красноармейской форме и заторопился к зданию.

Дверь в госпиталь была открыта. Скрипнула разок на крыльце свежеструганая дощечка, предупреждая о нежданном визите, а потом вновь установилась тишина. Первым шел мужчина среднего роста, но очень крепкий, с мускулистыми руками. За ним, отставая на несколько шагов, шел молодой, на вид не более двадцати лет, с костистым лицом и тонкой шеей. Неизвестные бесшумно прошли по коридору и легко отыскали палату, в которой находилась пленница.

— Нам сюда… Не отставай, — поторопил крепыш и потянул на себя дверь.

Навстречу им шагнул часовой и с удивлением произнес:

— Вы кто такие?

Здоровяк с силой ткнул его под самую грудную клетку. Тот охнул и перегнулся пополам. Сцепив ладони в замок, крепыш с размаху ударил часового по затылку и, ухватив падающее тело под руки, втащил его в палату к задержанной.

— Теперь не поднимется, — уверенно сказал крепыш, посмотрел на девушку, оторопело на него таращившуюся, и поторопил: — Чего лежишь? Поднимайся! Не ровен час, подойдет кто-нибудь.

— Я не могу, пан, у меня рука пристегнута, — приподняла она руку.

— Вот злыдни! — выругался крепыш. — Дивчину привязать, кто же до такого додумался?

Вытащив из-за голенища нож, он разрезал ремень.

— Ой, спасибо, пан, руки занемели, — растерла девушка запястья.

— Идти сможешь?

— Смогу, — ответила Оксана, — только голова что-то закружилась.

Поддержав ее за локоть, здоровяк помог пленнице сойти с кровати. Тощий боец выглянул за дверь и взволнованно произнес:

— В коридоре никого нема! Можно выходить.

Небольшими шажками, держась за плечо крепыша, Оксана пересекла палату. Вышли в пустынный коридор. Худощавый, шедший впереди, остановился перед входной дверью, осторожно выглянул и осмотрел пустынный двор, убедившись в безопасности, махнул рукой:

— Виходимо[4].

Попридержав дверь, он дал возможность здоровяку с девушкой выйти во двор, после чего аккуратно прикрыл ее. Молодой парочки на скамеечке уже не было. Втроем пересекли больничный двор и вышли на дорогу, где стояла телега с сеном, запряженная крупным тяжеловозом.

— Сидай поудобнее, — сказал «старшина», хватаясь за вожжи, — ехать нужно, пока не хватились. Нам только отъехать, а далее нас не отыщут. Но, пошла!

— Ви от Остапа? — взволнованно спросила девушка.

— От него.

— Я знала, что он меня выручит с полону.

— Ты бы лучше сена пидклала, — предложил худощавый, — нам еще долго ехать.

Девушка послушно опустилась на сено и закрыла глаза.

— Пошла! — поторопил крепыш застоявшегося коня.

Лошадь энергично взмахнула гривой, всхрапнула разок и зацокала по дороге, устланной серым булыжником.

Отогнув ветку сирени, Тимофей Романцев внимательно наблюдал за милующейся парой. В тот самый момент, когда здоровяк оглушил часового, раненый паренек слегка отстранился от девушки и, подавшись немного назад, спрятался за глубокую тень кроны, слившись с растительностью. В приоткрытую дверь госпиталя шагнули двое: один был в форме офицера — крепкий, мускулистый, другой — тощий паренек лет двадцати в обмундировании красноармейца. Раненый вдруг поднялся со скамьи, что-то шепнул сестренке, и они быстрым шагом направились к воротам.