Завтра мы будем вместе - Галина Врублевская

Так я оказалась в зубоврачебном кресле. Передо мной стояла немолодая врач с усталыми внимательными глазами. На нижней половине лица — марлевая повязка. Было видно, что она не узнала во взрослой девушке, сидящей с открытым ртом, черноглазую кудрявую девчушку, дочку ее бывшей подруги. Я решила не признаваться, а вначале вылечить свой зуб.

Лариса Леонидовна беглым движением сверкающего сталью инструмента провела по ряду моих зубов. Потом зацепилась им в какой-то дырочке, что-то отметила в карточке и, перевернув ее, еще раз прочитала фамилию и имя больного. Тут же взгляд ее, вновь обращенный ко мне, потеплел.

— Катюша, Петрова? Это ты такая взрослая стала? Ну прямо красавица. Григорий Миронович говорил мне о тебе, но я не ожидала увидеть тебя в кресле! Хотя ладно, раз села, давай полечимся.

Я раскрыла рот, и Лариса Леонидовна острой штуковиной тыкала в щели между зубами. Я затаила дыхание, вздрагивая при каждом ее движении.

— Расслабься, Катенька. Ведь не больно. Я только смотрю, — приговаривала Лариса Леонидовна.

Глаза ее смотрели сосредоточенно и добро одновременно. — Сейчас возьмем экскаватор, — она взяла со столика какой-то блестящий стержень с пупочкой на конце, снимем камешки.

Слово «экскаватор» вызвало в моем воображении огромный не то грузовик, не то бульдозер. Но ничего огромного в руках врачихи не было. Я поняла, что этот стержень с пупочкой и есть экскаватор.

— Все ненужные наслоения-отложения сейчас удалим. Потерпи, маленькая, сейчас.

Она с силой засунула стержень между зубами и ковырнула им что было мочи.

Я взвыла.

— Ладно, ладно, там не будем, — успокоила она меня — и тут же ткнула в соседний зуб так, что я опять дернулась.

— Ну разве так можно, — укорила меня Лариса Леонидовна. — Я еще ничего не делаю.

Я замотала головой и окончательно высвободилась от тычков ее экскаватора.

— Лариса Леонидовна, вы знали моего отца?

Она положила инструменты на столик, спустила на шею повязку и скрестила руки на животе.

— Да, конечно. Гена иногда заходил к маме в санчасть.

— Я не о Гене, я о настоящем отце.

— Тебе кто-то сказал, что Геннадий Петров тебе не родной отец?

— Да, бабушка.

— Понимаешь, Катя, Нина со мной эту тему не обсуждала, но некоторые разговоры в санчасти ходили. Наверно, Катюша, ты вправе знать правду, но вряд ли я смогу тебе помочь. А бабушка тебе не назвала имени?

— Назвала, но выяснилось, что она ошиблась.

Теперь не знаю, что и думать.

— Ладно, давай подумаем вместе. Ты уже взрослая девушка, и с тобой можно говорить прямо. Были двусмысленные ситуации. Несколько раз я заставала в ее кабинете курсантов в неурочное время…

— И что же? Она оказывала им помощь?

— Не знаю, как это сказать поточнее, Катя. Однажды я вернулась с полдороги, забыла вытяжной шкаф выключить, и застала ее в таком виде, что сомнений в происходящем не оставалось. Видно, Нина выпила лишнего и плохо контролировала себя. А из-за ширмы (я не видела, кто там на топчане был) мужской голос что-то невнятное бормотал. Видно, и мужчина был нетрезв. Ты, Катя, извини за такие подробности, но для тебя пагубное пристрастие мамы к алкоголю секретом не было.

И к мужчинам, полагаю, тоже.

Я, слегка порозовев, кивнула. Хотя легкий румянец на моем смуглом лице обычно мало заметен.

Слушать о матери такие вещи было малоприятно.

Я хотела узнать, не было ли в ее жизни одного, особенного мужчины, а не просто о том, изменяла ли она мужу. Я встала с кресла и вынула из сумки коробочку с белыми слониками. Вдруг моя мать носила их или хвасталась подарком своей сослуживице! Я спросила, не приходилось ли Ларисе Леонидовне видеть такие украшения.

Лариса Леонидовна равнодушно повертела фигурки в пальцах и покачала головой:

— Нет, Катя, не помню. Хотя постой. Костяные фигурки. Ой, у меня у самой есть поделки из кости, с того времени сохранились: солонка да еще рог.

У нас были курсанты, выходцы с Кавказа, не помню точно их национальности, то ли грузины, то ли абхазцы. Одним словом, они привозили с родины и продавали все это добро здесь.

— И у мамы были среди них знакомые?

— Наверно. Кавказцы — парни горячие. Они за всеми сестричками ухаживали. Возможно, с одним из них у Нины и завязался роман. Может, Гурам? — Лариса Леонидовна наморщила лоб. — Нет, не буду врать. Просто сейчас один красавец вспомнился, очень колоритный вид у него был: жгуче-черные глаза, нос с горбинкой, волосы густые, темные, волнистые. Одним словом, настоящий кавказский джигит. — Лариса Леонидовна оценивающим взглядом посмотрела на меня:

— Да, волосы у тебя похожи, тоже вьются, правда, нос наш, рязанский. А все характерные черты, будь то нос с горбинкой или, скажем, раздвоенный подбородок, являются доминантными признаками. Они всегда наследуются в первую очередь.

Но я уже почти не слушала ее. Кавказское имя Гурам завладело моим воображением.

— А как его фамилия? Куда его направили? — обрушила я свои вопросы на врачиху.

— Ничего, Катенька, не знаю. Сама посуди, лет двадцать прошло с той поры. И где он сейчас — никто нам не скажет. Может, на флотах служит, может, демобилизовался и уехал на родину. И если быть честной, Катенька, Гурамчика я вспомнила, потому что он мне самой нравился. Хотя, честно говоря, он меня не замечал. Да и с Ниной вряд ли встречался. Пошутить, потрепаться любил. Но серьезных отношений с кем-то из наших у него, думаю, не было. Хотя кто знает. О себе говорил, что из старинного княжеского рода происходит, и держался так, будто и сам царек какой или полководец. Нет, Катя, определенно не он.

Просто воспоминания накатили, извини. И зачем ты эти поиски затеяла? Знаешь, в жизни не так много романтики, Катя. Не исключено, что твой отец ничуть не лучше Петрова. Петров ведь тоже пил, верно?

Ее слова напомнили мне наш спор с Тишкой, что родные отцы плохими не бывают. Но в том споре я не соглашалась с Тишей. А сейчас Лариса Леонидовна опять подняла во мне смятение. Видно, такая у меня противоречивая натура. Предположение о плохом отце упрямо возродило во мне мечту об отце замечательном. И чем дальше я оказывалась от предмета своих поисков, тем прекраснее и совершеннее становился образ отца. Во всяком случае, образ гордого грузинского князя с пышными смоляными усами, на вороном коне, в папахе и бурке на плечах, полностью затмил даже вполне положительный образ Валерия Валерьевича. Наконец я смогла погасить тлеющее в груди разочарование от того, что Островский оказался чужим человеком. И сейчас я окончательно вычеркнула его из своей жизни.

Потом я снова вернулась в кресло, и Лариса Леонидовна залечила мой больной зуб. Она выписала мне чек на минимальную сумму и пригласила в дальнейшем лечиться бесплатно.