Блондинка. том I - Джойс Кэрол Оутс

— Может, когда ты еврей, как Тальберг, у тебя все складывается по-другому. Совсем другие перспективы, иной взгляд на Вселенную. Даже календарь у них не такой, как у нас. И то, что кажется нам новым, необыкновенным, для них давным-давно уже не новость. Ведь они наполовину живут в Ветхом Завете, среди всех этих нашествий и пророков. Если б у нас была такая перспектива… — Тут она умолкла. Потом покосилась на Норму Джин, которая изо всех сил старалась не описаться в машине, хотелось ей так сильно, что между ногами жгло, точно раскаленной иглой. — В нем была еврейская кровь. Еще одно препятствие между нами. И еще… он видел нас сегодня. Не заговорил, но глаза его сказали все. Он видел тебя, Норма Джин.

Это случилось примерно в миле от Хайленд-авеню, Норма Джин намочила штанишки — о, несчастье, о, стыд и позор! — но остановиться она никак не могла, стоило только начать, и все. Глэдис уловила запах мочи и, продолжая вести машину, принялась яростно шлепать и шпынять Норму Джин.

— Вот свинья! Маленькое животное! Испортила такое красивое платье, а ведь оно даже не наше! Ты это нарочно, назло, да, да?..

Четыре дня спустя задули первые ветры Санта-Ана.

9

Потому, что она любила этого ребенка и хотела избавить его от несчастий.

Потому, что была отравлена. И ее маленькая девочка тоже была отравлена.

Потому, что город из песка рухнул, объятый пламенем.

Потому, что в воздухе постоянно стоял запах дыма.

Потому, что рожденные под знаком Близнецов должны были согласно календарю «действовать решительно», а также «проявлять мужество в определении дальнейшей своей судьбы».

Потому, что в этом месяце у нее была задержка и кровь в жилах точно остановилась. И ей, казалось, уже не быть женщиной, которую жаждут мужчины.

Потому, что вот уже тринадцать лет работала она в лаборатории на Студии, и в течение всех этих тринадцати лет на ее преданность и лояльность Студии можно было положиться, и она помогала создавать великие фильмы, в которых снимались великие звезды американского экрана, раскрывавшие душу самой Америки. А теперь вдруг выяснилось, что юность и молодость ушли и душа ее страдает смертельным недугом.

И еще ей все время лгали в студийном лазарете, и нанятый той же Студией врач уверял, что кровь ее вовсе не отравлена, хотя она была отравлена. И все эти химические яды проникали даже сквозь самые толстые двойные резиновые перчатки, проникали в кожу и кости рук. Тех самых рук, которые целовал ее возлюбленный, восхищаясь их красотой и изяществом. «Руки, которые утешают» — так он говорил. Яды проникли в костный мозг, разносились по телу кровью, достигли головы, отравили мозг, их пары просочились в не защищенные ничем легкие. А перед глазами все время мелькали какие-то смутные видения. Глаза болели даже во сне. А ее коллеги просто боялись признаться, что тоже отравлены, боялись, что их уволят и они станут безработными. Потому, что в 1934-м в Соединенных Штатах настали просто адские времена. И позорные. Потому, что она звонила и говорила, что заболела, звонила и говорила, что больна. И вот однажды позвонили уже ей, и чей-то голос сообщил, что «она уже больше не в штате Студии, что пропуск ее аннулирован, а потому на Студию ее просто больше не пустят». И это после тринадцати лет!

Потому, что уже больше никогда не будет она работать на Студии. Никогда не будет продавать свою душу ради того, чтобы просто выжить, как какое-то животное. Потому, что она должна очиститься сама и подвергнуть очищению свое бедное дитя.

Потому, что ее дитя было ее тайной, было ею самой и тоже подвержено опасности.

Потому, что на самом деле ее дитя было странным уродцем, оно лишь притворялось хорошенькой кудрявой девочкой. Потому, что все было сплошной обман.

Потому, что даже отец этой девочки не хотел, чтобы она появилась на свет.

Потому, что он сказал, что сомневается, что это его ребенок.

Потому, что он дал ей денег, швырнул эти бумажки на кровать.

Потому, что в сумме эти бумажки составляли ровно 225 долларов, плата за их любовь.

Потому, что он сказал, что никогда не любил ее; просто она неправильно его поняла.

Потому, что он не велел звонить ему, никогда больше; не преследовать его, не ходить за ним по улице.

Потому, что все было обманом.

Потому, что перед тем как она забеременела, он любил ее, а потом перестал. Потому, что так никогда и не женился на ней. Только поэтому, в этом она была уверена.

Потому, что ребенок, родившийся тремя неделями раньше положенного срока, тоже оказался Близнецом, как и она сама. И тоже был проклят, с самого рождения.

Потому, что никто никогда не полюбит такого ребенка.

Потому, что горящие на холмах леса были знаком.

И за мамой пришли, но только то был не Темный Принц.

До конца жизни меня не оставлял этот страх. Что однажды за мной тоже придут какие-то совсем чужие люди и уведут меня, голую, отчаянно сопротивляющуюся. Жалкое и страшное зрелище!..

Пришлось пропустить школу и остаться дома. Мама не разрешала ей ходить к «врагам». Джесс Флинн иногда можно было доверять, иногда — нет. Ибо Джесс Флинн работала на Студии и вполне могла оказаться шпионкой. И в то же время Джесс Флинн была им другом, приносила еду. Заскакивала с улыбкой — «просто взглянуть, как вы тут». Даже предлагала Глэдис денег взаймы, будто Глэдис нужны были ее деньги! Предлагала немного прибраться в квартире. Большую часть времени Глэдис проводила в постели, лежала совершенно голая под грязными простынями, в темноте. Рядом на тумбочке лежал фонарик — на предмет обнаружения скорпионов, которых Глэдис ужасно боялась. Шторы на всех окнах и во всех комнатах были опущены, и невозможно было отличить день от ночи, сумерки от рассвета. Даже в самый яркий солнечный день в спальне висела туманная дымка. Запах болезни. Запах грязных простыней и нижнего белья. Запах залежалых кофейных зерен, прокисшего молока и подгнивших апельсинов, пролежавших в выключенном холодильнике бог знает сколько времени. Запах джина, сигарет, запах человеческого пота, отчаяния и ярости. Джесс Флинн действительно «прибиралась немного», когда ей разрешали. А если нет — нет.

Время от времени в дверь стучал Клайв Пирс. И через дверь говорил или с Глэдис, или с ее маленькой дочуркой. Хотя слышно было плохо. В отличие от Джесс Флинн он никогда не входил. Уроки игры на пианино на лето прекратились. Он говорил, что это «трагедия» и «что могло бы быть гораздо хуже». Другие соседи совещались: что делать? Все они работали на Студии. Тут жили не только дублеры и статисты, проживали также: один помощник режиссера, массажистка, костюмерша, двое редакторов по титрам, инструктор по гимнастике, технический сотрудник лаборатории по проявке, сценограф, рабочие-декораторы и несколько музыкантов. И все они, в общем, сходились во мнении, что Глэдис Мортенсен «психически неуравновешенна», а может, просто «эксцентричная и вспыльчивая» особа. И большинство соседей знали, что проживает миссис Мортенсен вместе с маленькой девочкой, которая, если б не кудряшки, была похожа на нее «как две капли воды».