Алая королева - Филиппа Грегори

— Полагаю, ты была совершенно права, — заявил Джаспер, и из-за того, что он тоже шептал, мы оба словно оказались во власти неведомых чар. — А это значит, что мой брат погиб не напрасно — его смерть превратила нашего мальчика в графа Ричмонда. Благодаря его семени Генри стал членом славного семейства Тюдоров, а значит, племянником короля Англии, хоть мы с его величеством и сводные братья. Ты же приходишься Генри матерью, которая выносила и родила его, дала ему имя Бофоров, прямых наследников английского трона. По-моему, самой судьбой тебе предназначено пройти сквозь все трудные испытания и непременно возвести своего сына на трон! Разве ты сама не надеешься на это? Разве сама не чувствуешь этого?

— Не знаю, — неуверенно произнесла я. — Мне всегда казалось, что у меня более высокое предназначение. Что когда-нибудь я стану матерью настоятельницей…

— Да какая там мать настоятельница, раз ты можешь стать матерью английского короля? — с улыбкой перебил меня Джаспер. — Что может быть выше этого?

— И как меня в таком случае будут называть?

— Что? — не понял Джаспер.

— Как меня будут называть, если мой сын станет королем Англии? Ведь сама я коронована не буду.

Джаспер нахмурился, прикидывая в голове варианты.

— Возможно, тебя станут называть «ваша милость» или «ваше высочество». Твой сын, наверное, даст твоему мужу титул герцога, и тогда подойдет обращение «ваша светлость».

— Мой муж станет герцогом?

— Ну, только так ты сможешь стать герцогиней. Насколько мне известно, женщина не имеет права сама получить титул.

Я покачала головой.

— Но с какой стати так возвышать моего мужа, если всю работу проделаю именно я?

Джаспер хмыкнул, с трудом подавив смешок.

— И какой титул ты хотела бы получить?

На минуту я задумалась, потом решительно заявила:

— Пусть все называют меня «ваше высочество, миледи королева-мать». Да, пусть ко мне обращаются «ваше высочество королева-мать», и я стану подписывать свои письма «Margaret R.».

— «Margaret R.»? Ты стала бы подписываться «Margaret R.»? То есть величала бы себя королевой?

— А почему бы и нет? — пожала я плечами. — Я буду матерью короля. Значит, почти королевой Англии.

И Джаспер, поклонившись мне с насмешливой церемонностью, подтвердил:

— Да, миледи, вы станете называться «королева-мать», и всем придется выполнять любой ваш каприз!

Больше мы с Джаспером не обсуждали ни мое будущее, ни будущее страны. Он был слишком занят и порой не появлялся в замке по нескольку недель подряд. А в начале лета вернулся вместе со своим боевым отрядом; люди были измождены, одежда их превратилась в лохмотья, да и сам Джаспер был весь в синяках и ссадинах, но на лице его сияла улыбка. Он сообщил мне, что наконец-то настиг и взял в плен Уильяма Херберта. Таким образом, мир в Уэльсе был восстановлен, и бразды правления снова оказались у нас в руках. Снова в Уэльсе правили Тюдоры из дома Ланкастеров.

Джаспер отослал Херберта в Лондон, объявив его предателем, и вскоре до нас донеслись слухи, что Херберта посадили в Тауэр и пытали как предателя. Меня невольно охватила дрожь, когда я услышала об этом: я вспомнила вдруг своего прежнего опекуна, Уильяма де ла Поля, который как раз был заключен в Тауэре, когда меня, еще совсем девочку, заставили расторгнуть нашу с ним помолвку.

— Все это не так и страшно, — попытался успокоить меня Джаспер; он был таким усталым, что едва ворочал языком и за обедом то и дело зевал. — Прости меня, сестра, но, если хочешь, поговорим об этом после, я совершенно вымотан и завтра, наверное, весь день просплю. Херберт избежит плахи, хотя вполне ее заслуживает. Мне сама королева сказала, что Генрих наверняка простит его и отпустит с миром; не сомневаюсь, что этот Херберт не только останется жив, но и снова пойдет на нас войной. Попомни мои слова. Наш король — мастер прощать и готов простить даже того, кто поднял против него меч. Он простит и того, кто против него всю Англию поднимет. В общем, Херберта вскоре выпустят на свободу, со временем он снова вернется в Уэльс, и опять начнутся наши сражения из-за нескольких замков. Генрих прощает Йорков и их сторонников, надеясь, что они станут жить с ним в мире и исповедовать милосердие, что, безусловно, свидетельствует о величии души нашего короля. Ты ведь и сама, Маргарита, стремишься к святости; по-моему, это стремление в крови у всех Ланкастеров, во всяком случае, у Генриха оно точно есть. Сердце его полно величайшей доброты и величайшего доверия. Он никогда не ворчит, никогда никого не бранит, в каждом человеке он видит грешника, стремящегося стать праведником, и делает все возможное, чтобы ему помочь. Таков уж он, наш король; остается только восхищаться им и любить его. Кстати, его врагов всегда можно отличить по тому, как они пользуются его кротостью и милосердием, как воспринимают дарованное им прощение — как разрешение продолжать свои корыстные и даже богомерзкие деяния. — Джаспер помолчал и прибавил: — Да, Генрих — великий человек, но, возможно, слабоват как правитель. Духовно он, безусловно, выше всех нас, но от этого нам, всем остальным, только труднее. А простой люд и вовсе видит лишь слабость там, где на самом деле существует величие духа.

— Но сейчас наш король выздоровел, верно? И вместе со своим двором снова вернулся в Лондон? Мне известно, что и королева теперь с ним, своим супругом, а порядок в Уэльсе отныне поддерживаешь ты. Возможно, король еще соберется с силами, да и сын у него, по-моему, мальчик крепкий. И потом, они с Маргаритой вполне могут родить еще одного ребенка. Тогда Йорки, конечно, успокоятся и заживут под властью великого короля, как и подобает представителям столь знатного рода. Они же должны знать свое место, в конце концов.

Джаспер только головой покачал. Он молча положил себе на тарелку еще целую гору мясного рагу, взял толстый ломоть мягчайшего белого хлеба и снова принялся за еду. Было видно, что он сильно изголодался за эти несколько недель, пока с вооруженным отрядом объезжал границы своих владений, не имея возможности толком подкрепиться.

— Если честно, Маргарита, вряд ли Йорки успокоятся, — наконец ответил он. — Они часто встречаются с королем и даже, пожалуй, изо всех сил стараются порой с ним сотрудничать, однако не могут не замечать, как он слаб; даже когда Генрих хорошо себя чувствует, он все равно выглядит точно зачарованный. Если бы я не принадлежал к числу его сторонников, не был бы связан с ним сердцем и душою, мне, наверно, тоже трудно было бы хранить ему верность. Меня бы тоже обуревали сомнения по поводу нашего будущего. Так что, если честно, я не могу винить Йорков за то, что они надеются взять в свои руки верховную власть. Я никогда не сомневался в Ричарде Йоркском. Полагаю, он хорошо знает нашего короля и любит его, но прекрасно помнит, что и сам принадлежит к королевскому роду и достоин управлять страной, хотя пока что не является ее законным правителем. А вот Ричарду Невиллу, графу Уорику, я бы не поверил ни на секунду, ведь он способен предать даже за те краткие мгновения, пока вдали исчезает выпущенная из лука стрела. Он настолько привык повелевать у себя на Севере, что даже не сомневается в своей способности повелевать всей Англией. Но пока что, слава богу, ни Йорк, ни Уорик и пальцем не осмелятся тронуть законного короля и помазанника Божия. И все же каждый раз, как короля одолевает его загадочный недуг, возникает вопрос: когда же наконец он поправится? И как нам быть в долгие — увы, слишком долгие! — недели и месяцы его болезни? И лишь один вопрос никто никогда не задает вслух: что нам делать, если король не поправится никогда? Но хуже всего то, что королеве Маргарите никакой закон не указ. И если король умрет, мы моментально превратимся в корабль без руля и ветрил, а королева станет тем ветром, который способен дуть в любом направлении. Если бы Жанна д'Арк была не святой девственницей, а ведьмой, я бы решил, что это ее рук дело, что она прокляла нас, англичан, послав такого короля, который более всего верен собственным снам и мечтам, и такую королеву, которая в первую очередь верна Франции.