Книга колдовства - Джеймс Риз

На затененных улицах царил полумрак, а сами лавки казались гротами или пещерами, темными и прохладными. Витрины свидетельствовали о великом богатстве города: тут были и вина со всех концов света, и сверкающие бриллиантовые украшения, выделяющиеся благородным сиянием на фоне темного блеска черепаховых заколок и гребней, и пестрые украшения с Канарских островов; там были сотни шляпок и шляп, зонтиков от солнца и прочих вещей, необходимых для жителей юга. Конечно, мне они были не нужны, я довольствовалась синими очками, хотя их темные стекла, увы, делали сумрак гаванских лавок еще более непроницаемым для моих глаз и мне иногда приходилось ощупывать пол носком сапога и проверять каждую ступеньку на лестнице, прежде чем ступить на нее. Один раз, чтобы не потерять равновесия, мне даже пришлось опереться на руку Каликсто, как поступают в таких случаях дамы. Хорошо, что я вовремя вспомнила, в какое платье одета, и поспешила отнять руку, хоть и не сразу. Видимо, именно это невольное движение побудило моего спутника заговорить со мной.

— Прошлой ночью… — начал он нерешительным тоном.

Но тут же замолчал, потому что я остановилась — признаюсь, тоже довольно неожиданно — перед лавкой, торгующей всевозможными сладостями. На витрине лежали соты, полные шоколадных конфет, марципанов и миндальных пастилок, а также фрукты, типичные для Кубы, однако для меня совершенно диковинные: саподилла, аннона, маранокс и так далее и тому подобное. К моему стыду, это изобилие так очаровало меня, что я позабыла о Каликсто и его словах, пожирая взглядом пирожные, словно сам вид их изгнал из моей головы все посторонние мысли. Helas, заткнуть рот этому парню оказалось не так-то легко. Он заговорил вновь. Вернее сказать, он решительно продолжил разговор. В его голосе даже послышалась некая одержимость.

— Ночью… Когда мы с Диблисом… Ну… Ты… В общем, я тебя видел.

— Oh? Mon Dieu, — проговорила я громко и торжественно, прижавшись носом к стеклу витрины. — Ces gateaux-la![32]Какие они вкусные на вид, посмотри!

Я понимала, что не могу помешать Каликсто задавать вопросы, но все-таки надеялась увильнуть от прямого ответа, хотя поклялась все объяснить.

Каликсто озадаченно умолк, слишком вежливый для того, чтобы настаивать. Но я понимала, что le pauvre[33]может взорваться в любой момент, а потому почла за благо продолжить.

— Ты не ошибаешься, если… — проговорила я на самом элементарном английском, поскольку в ту пору он был единственным наречием, на котором мы имели шансы понять друг друга. — Ты не ошибаешься, если считаешь, что видел прошедшей ночью нечто… особенное. Так и было.

Тут готовое спорхнуть с моих губ признание потонуло в бессвязном лепете, ибо я вспомнила, как давным-давно, в те времена, когда Себастьяна вводила меня в мир теней, она сказала мне: «В мире есть необъяснимые вещи». Помню, что эти слова удержали меня от множества вопросов, готовых сорваться с моего языка. С другой стороны, я обещала Каликсто открыть правду и все объяснить. Кроме того, смерть Диблиса не входила в число необъяснимых вещей, связанных с миром теней: я смогла бы объяснить ее, не прибегая к таким словам и понятиям, как «воздействие силою воли», «левитация» и так далее. Bref,[34]я могла бы солгать. Итак, что мне делать? Что делать?

В любом случае следовало соблюдать осторожность, избегать опрометчивости, ибо я хорошо знала: когда мы, сестры, испытываем на крепость рассудок смертного, мы играем с огнем и ходим по лезвию бритвы.

Достаточно ли силен духом Каликсто, чтобы, не повредившись разумом, перенести знакомство с царством тьмы? «Книги теней» пестрят историями скорбящих сестер, которые навек помрачили свет в очах тех, кого намеревались спасти. Не всегда правда приносит пользу — порой она становится причиной непоправимого. Что же Каликсто? Возможно, юноша действительно не такой, как все, и более походит на Ромео, возлюбленного Себастьяны, или на Эли, спутника Герцогини, а также на многих мужчин, о которых я читала, — смертных юношей, состоявших консортами при сестрах. Пока я размышляла над этим, у меня в голове созрел еще один вопрос: «А был ли он… моим? Могла ли я…» Enfin, ни на один вопрос ответа у меня не нашлось — во всяком случае, в тот день, когда мы шли вдоль по улице Калье-Обиспо. Но вскоре все доводы рассудка и голос разума были отвергнуты, ибо я ощутила, что где-то внутри меня, в самом сердце, хлещет и бьет через край то странное чувство, которое зовется жаждой правды. От него и произошли все беды.

Мы прошли большую часть улицы, когда перед нами возникли древняя крепостная стена и ворота, известные как Пуэрта-де-Монсеррате. Я не собиралась входить в них, поскольку не сомневалась, что К. ждет меня где-то внутри кольца крепостных стен, окружавших город. Поэтому я подвела Каликсто к скамье под пальмой, на которой ни один лист не колебался от ветра, и там, в неподвижной тени, не спасавшей от зноя, начала свой рассказ:

— Есть на свете…

Но тут я остановилась, ибо, заглянув юноше в глаза, осознала порочность того, что намеревалась сказать, прежде чем смогла докончить начатую фразу. Мои слова представляли собой лишь преамбулу к еще большему лицемерию, еще большему притворству, еще большей лжи. Поймите, вся моя жизнь представляла собой сплошную вереницу лжи. И даже когда я узнала правду о себе самой, когда я узнала, кто я на самом деле — мужчина, женщина, ведьма, — я все равно никому ни разу ничего не рассказывала. Во всяком случае, ни одному смертному. Неужто я так устала от лжи и связанной с ней оторванности от людей, что Каликсто станет первым, кому я наконец расскажу все, до конца? Здесь и сейчас, в Гаване?

Похоже, дело обстояло именно так. Я решилась поведать всю правду о себе, рассказать все мои тайны, а дальше будь что будет. Поэтому я сама удивилась, когда произнесла:

— Иди же, иди! Сообщи родным, что ты вернулся.

— Но я же тебе говорил, у меня теперь нет семьи и нет никого, кому мне хотелось бы сказать или…

— Иди, пожалуйста, — прервала его я, и мои слова имели очень простой смысл: я приказывала ему уходить прочь, завершая приказ мольбою. И тут же, вновь удивляя саму себя, добавила: — Давай встретимся…

Где встретимся? Когда? Я не могла ни солгать ему, ни навсегда с ним распрощаться. Во всяком случае, в тот момент.

— Здесь где-то есть собор.

— Si,[35]— ответил Каликсто.

— Встретимся там. Завтра.

— Но почему? Почему велишь уходить, когда мне совсем некуда и не к кому пойти?

— Иди! Пожалуйста.

Теперь я разозлилась; разумеется, не на Каликсто — он не сделал ничего дурного. Сердилась я на себя. Едва приблизилась к тому, чтобы избавиться от тайн, от моей правды, едва подкралась к ним, как вор, — и тут же постыдно бежала, объятая страхом. Впрочем, так со мной всегда и случалось.