Зона заражения - Александр Афанасьев

Нет, мне это совсем не понравилось.

Домашнее задание я сделал. Звали ее Наталья, родом она была из Нижнего Новгорода, как Водянова. Родилась в нищей семье, но уже в пятнадцать перебралась в Москву. В семнадцать приняла ислам – то есть, когда она встретила принца, она уже была мусульманкой. Тусовалась в Дубае, в Риаде… в общем, там… Сообразительная девица, принять ислам в семнадцать лет… сразу сообразила, чем можно выделиться из толпы таких же длинноногих и голодных.

Я не судья, я давно перестал судить людей, и мне плевать на все, что не касается лично меня. Я и не палач, кстати. Некоторые мои конкуренты подрабатывают заказными убийствами, я это точно знаю. Я с самого начала решил – нет. Если кто-то предлагает мне организовать заказное убийство, не важно, за Периметром или в его пределах, – я встаю и ухожу.

Мусульманского в ней не было ничего. Кроме разве что глаз – такой миндалевидный разрез глаз присущ как раз восточным женщинам.

На своего супруга она посмотрела совсем другим взглядом.

– Вы опять будете говорить о делах?

– Боюсь, что придется, дорогая…

Она раздраженно фыркнула.

– Почему бы тебе не перепоручить дела исполнителям?

Принц пожал плечами.

– Кысмет…

У арабов это означает «судьба».

– Я подожду в холле.

Принц пожал плечами с каким-то извиняющимся видом.

– Боюсь, Шафия несколько… не похожа на покорную мусульманскую супругу… прошу отнестись с пониманием…

– Понимаю, ваше высочество…

Я достал из кармана то, зачем ходил в бутик.

– Передайте это вашей супруге, как только будет возможность…

– Что это? – принц с интересом посмотрел на подарок.

– Исламский золотой амулет, ваше высочество. Вручите его вашей супруге как подарок от меня со всем почтением…

Принц взял коробочку.

– Несомненно, я сделаю это. Возможно, вид золота примирит ее с вами…

Про себя я подумал – хороши мусульмане. Ношение любых амулетов, в том числе с видом Корана, изречениями из него, с видами Каабы или мечети Аль-Харам является многобожием, и подобное утверждение не раз подтверждено достоверными хадисами. Однако принц этого не знает, он и на себя наверняка нацепил такой же, хотя этого и не видит. Интересно, почему ему доверяет Крайс? Чтобы начать хоть с какой стороны разгребать ту зловонную кучу, которую сейчас представляют собой земли за Периметром, нужны люди, которые соображают, что там происходит, могут жить той же жизнью, которой живут там. Принц ничего этого не знает и не понимает.

Плохо. Впрочем, хорошо последнее время никогда и не было.

Бело-лунного цвета «Рейндж Ровер» – оказался в числе тех машин, которые погрузились на паром, чтобы плыть через Ла-Манш тем же путем, которым в свое время плавал Д’Артаньян и его друзья – из порта Дувр в порт Кале. Паром был скоростным, в отличие от многих других пассажиров, которые поднялись наверх, чтобы пропустить по стаканчику, из «Рейндж Ровера» никто не вышел.

В Кале, на выезде, документы почти не проверяли. Проверяли дешевые машины, грузовики… именно в таких могли быть беженцы… точнее, не беженцы, а мигранты или, не дай бог, такфириты, задумавшие очередное кровавое деяние на своем пути к Аллаху. Но если бы даже «Рейндж Ровер» и проверили – у его пассажиров были полностью выправленные документы и на себя, и на машину, и даже на оружие. Они были зарегистрированы как операторы частной военной компании, имевшей инкорпорацию в Варшаве, и имели полное право на транзитный провоз незаряженного группового оружия и заряженного личного. Люди в «Рейндж Ровере» не раз пересекали границы и знали все тонкости этого дела.

Выехав за Кале, убийцы подняли беспилотник и поехали по дороге в Париж – беспилотник нужен был на случай неприятностей впереди.

Франция в эти годы сильно различалась. Наверное, можно было говорить о нескольких Франциях… да и не только Франциях, надо сказать…

Те местности, которые контролировал «Национальный фронт»[37], были полны жизни. На полях работали люди, трудилась техника, за поясом у многих был пистолет, а в машинах лежали и автоматы, у многих были трофейные «калашниковы», которые до сих пор отлично делали свое дело. В городках велась торговля, можно было перекусить и выпить кофе. У дорог не торговали всем, чем попало, и те, кто хотел что-то купить, шли на рынок. Работали и предприятия… в общем, нормальная жизнь, насколько она может быть нормальной после гражданской войны. Баррикады на дорогах, укрепленные посты, проверки документов, бронетранспортеры. В одном месте они видели выведенные на возвышенность, на прямую наводку танки «Леклерк» – с этой позиции они запросто могли обстреливать долину…

Ближе к Парижу свидетельства нормальной жизни стали уступать свидетельствам жизни ненормальной, страшной, но упорной и цепкой, как рак, все разъедающей, как ржавчина…

Первым свидетельством постигшей страну катастрофы были придорожные базары. Они так и тянулись по обе стороны от дороги, там, где это было возможно. Дети, босоногие и оборванные, черные и белые, моментально облепляли машины, как только они останавливались, предлагая все, что угодно, – от поддельных, а может, даже и настоящих золотых украшений до остановиться и переспать с молоденькой девственницей. Не было никакого сомнения в том, что тот, кто здесь остановится, скорее всего найдет здесь свой конец, сгинув без следа, как в болоте…

По обе стороны от дороги дымили костры. Обглодав некогда сильнейшую в Европе страну, как падальщики обгладывают до костей тушу павшей клячи, «французы» разных цветов кожи, которых напускали в страну едва ли не больше, чем коренных жителей, перебирались поближе к дороге, которая становилась источником жизни. Где-то стреляли, может, проверяли автомат, а может – и на поражение…

Через городки, некогда полные жизни, следовало проезжать как можно быстрее, ни в коем случае не останавливаясь. Любая остановка – смерть, бросятся, как стая волков на отбившегося лося. Вой муэдзинов с построенных то тут, то там минаретов – эти минареты были как сторожевые вышки на захваченной территории, они столбили то, что уже принадлежало им, и с них – удобно было смотреть на то, что им еще не принадлежало, но, несомненно, будет принадлежать. Столпотворение на дорогах – рев ослов и мулов, которых завезли сюда с Востока, чтобы не тратиться на бензин, вязкая каша побитых, кое-как восстановленных машин: когда наступало время намаза, водители бросали машины на дороге и прямо на обочине расстилали молитвенный коврик. Халяльные едальни – там подавали рис, шаурму собачью и баранью (собачью выдавали за говяжью, и мусульман это почему-то не смущало), какие-то африканские блюда. Стада коз и овец паслись на некогда благодатных полях близ Луары, в некогда дорогущих замках времен Людовиков стояли вооруженные до зубов джамааты. Около едален не протолкнуться от машин и мотоциклов, много японских и китайских пикапов, на них защищенные самодельной броней и щитами из труб большого диаметра пулеметы, старые, но смертоносные. Иногда эти машины начинают движение и несутся по автостраде неведомо куда, занимая все полосы движения – кажется, что это сцены ливийской и сирийской гражданских войн, которые теперь разыгрывались здесь, в долине Луары, как проклятие и месть тем, кто затевал «распространение демократии за пределы Европы». Совершенно не видно женщин, тех самых легендарных французских женщин, о знакомстве с которыми мужчины разных национальностей рассказывали друг другу с придыханием и нередко врали. Никто не смел больше выйти на улицу без паранджи, и даже в парандже было опасно. Чтобы женщина могла ходить по улице в безопасности, ее должен был сопровождать мужчина из родственников. Если же не сопровождает – значит, мужчины из родственников не ценят эту женщину, а если не ценят – значит, могут не ценить и другие мужчины. Логика в таких рассуждениях была абсолютной.