Берега. Роман о семействе Дюморье - Дафна дю Морье

– Она слишком серьезно относится к жизни, мадам. И всегда так относилась. А теперь, после этого злосчастного брака, боюсь, и вовсе разучилась улыбаться.

– Да, просто кошмарная история! Все были ошарашены. А уж как я горевала! Кстати, такой симпатичный молодой человек. Обвел вас всех вокруг пальца. И ведь это же надо – покинуть ее прямо в брачную ночь! Полагаю, никто никогда не узнает всю правду об этом маленьком эпизоде.

– Мне кажется, донимать ее вопросами будет жестоко, мадам.

– Да, это вы говорите чистую правду. Очень жестоко. И все же гадать-то не запретишь. Бедная ваша милочка сестра, такая неопытная… если бы она только… впрочем, она никогда не слушала моих советов.

– А что бы вы ей посоветовали, мадам?

– Это я вам в другой раз скажу. Без Эллен. Лучше скажите, как бы вы поступили, если бы от вас в брачную ночь сбежала жена?

– Полагаю, лег бы спать в одиночестве, мадам.

– Ах, фи!.. А еще изобретатель! Эллен, так и знала, что ты забудешь дать чаю Лулу. Три куска сахара, и постуди как следует.

– Лулу уже пила чай, мама.

– А ты налей ей еще блюдечко… Итак, мистер Бюссон, о чем мы там говорили?

– О философии, мадам.

– Правда? А мне казалось, тема была позанимательнее. Экая я рассеянная. В одно ухо влетает – в другое вылетает. Ладно, продолжайте.

Луи-Матюрен улыбнулся Эллен поверх своей чашки с блюдцем, потом чуть заметно кивнул. А после этого пошел сыпать цитатами из Марка Аврелия; миссис Кларк таращилась на него пустым взглядом и позевывала, лаская собачку, дочь же сидела подперев подбородок ладонями, ее потемневшие глаза глядели задумчиво и серьезно.

«Ну прямо ведьма, – пронеслось в голове у Луи-Матюрена, – молодая немногословная ведьма, которая варит в полутьме свое зелье. Думаю, когда она была помоложе, лицо у нее было совсем как у колдуньи, с этим ее острым подбородком. Интересно, о чем она сейчас думает?»

Он все говорил, Эллен все слушала, а миссис Кларк делалась все рассеяннее и даже начала ковырять брошкой в зубах.

– Боже всемогущий, – произнесла она наконец. – Какая невыносимая скука! Господин Бюссон, может, вы нам споете?

– Если ваша дочь согласится аккомпанировать мне на арфе.

– Эллен, ради всего святого, садись к инструменту. Уж если мне суждено уснуть, лучше под музыку, чем под философские рассуждения.

И вот им вновь довелось петь и играть вместе, и им сделалось хорошо и покойно; Луи-Матюрен закинул назад голову и сцепил за спиной руки, Эллен сгорбилась над своим инструментом, не отводя глаз от его лица. Милые немецкие мелодии, песенки сельского Прованса и английские баллады, которые он слышал в детстве, – оказалось, что Эллен тоже все их знает; пока они музицировали, миссис Кларк лежала на кушетке, покачивая пяткой в такт, и следила, как в комнату заползают тени, а голову ее туманили былые дни и былые песни, смех и свет, стук колес экипажа по Пэлл-Мэлл, а еще – осенние вечера четверть века назад, когда герцог Йоркский верхом наезжал к ней на Парк-лейн.

Луи-Матюрен стал завсегдатаем у Кларков. После отъезда Луизы в Португалию на улице Люн сделалось совсем тоскливо: мать относилась к нему с откровенным неодобрением и уже строила планы, как вернуться в Гамбург к среднему сыну Жаку. Аделаида поступила компаньонкой в семью их друзей, проживавшую в Туре.

Роберт, оставшийся в Лондоне, стал настоящим англичанином, но у Луи-Матюрена не было ни малейшего желания следовать его примеру – расхаживать в цилиндре по Сити и просиживать за конторкой с девяти до шести. Луи – так ему самому хотелось думать – существовал в иной плоскости бытия, нежели его семейство, а поскольку был он несобранным и темпераментным, а также немного гением, ему необходимо было окружение сочувствующих друзей, которые не корили бы его за смену настроений и способны были бы оценить его изобретательские планы, а не строили бы постные ханжеские мины всякий раз, когда ему, как всем умным творческим людям, случалось залезть в долги.

Миссис Кларк неприкрыто им восхищалась и уже заявила, что, если понадобится, отдаст ему последнее су. По счастью (ибо и собственные ее денежные дела были несколько расстроены), этого не потребовалось, однако вещала она об этом с таким апломбом, будто в банке у нее лежали миллионы, а тысячи высокопоставленных англичан только и дожидались ее распоряжения. Так это или нет, разобраться он был не в состоянии, однако один интересный факт ему все-таки открылся: из ее шепотков и таинственных намеков стало ясно, что она получает ежегодное пособие от некой лондонской особы королевской крови и что после ее смерти оно перейдет к Эллен.

Фортуна, как всегда, корчила из себя вздорную девку, а наука – суровую повелительницу. Просто удивительно, насколько медленно мир осознавал значимость изобретения, которое предлагал ему Луи-Матюрен. Молодому человеку доводилось встречаться с людьми, пользовавшимися в Париже большим влиянием, которые с жаром поддерживали его планы, пока он толковал про них за рюмочкой ликера в кафе, но едва доходило до рассмотрения чертежей за столом в конторе, энтузиазм их тут же угасал и они начинали обставлять свой отказ самыми смехотворными поводами, – дескать, время сейчас неподходящее, чтобы начинать новое дело, риск слишком велик, ни у кого нет таких денег. Медлительны все были, как бараны, азарт же, казалось, им отродясь неведом. «Боже правый, – думал Луи-Матюрен, – да будь я вполовину так богат, как некоторые из них, мне было бы стыдно, что мои деньги валяются в банке без всякого дела. Не хочешь сам тратить – отдай другим». А держать золото в загашнике, когда можно пустить его на вспомоществование изобретателю, не имеющему средств, такому, как он, – вечный позор жадной нации!

Он изливал свои обиды Кларкам, с топотом носился по комнате, в пух и прах разнося тупоголовых дельцов, которые представления не имеют о кислотах, углеводородах и нитратах – без каковых, кстати, не могут существовать, – а думают только о том, как бы набить толстое брюхо своим любимым boef à la mode[22], тогда как он, Луи-Матюрен, прозябает голодный в жалкой дыре, с единственным огарком свечи, и трудится как безумец до самого рассвета над изобретением, которое изменит лик земли.

Был он в эти моменты столь романтичен и живописен – вольные золотистые кудри взлохмачены, длинные руки взлетают во все стороны, бледно-голубые глаза устрем лены на слушательниц, – что они сидели, одновременно зачарованные и ошарашенные, гадая, не разобьет ли он что-нибудь, не порвет ли штору, не примется ли швырять посуду в окно.

– Нужно что-то делать. Я напишу Фладгейту, – заключила миссис Кларк так, будто несчастный ее поверенный был доброй феей, которая умеет доставать из корзины золотые яйца; в любом случае, мелькнула у нее мысль, самое время пошевелить королевскую семью, напомнить о своем существовании; в последнее время доходы ее снизились, и никаких объяснений не последовало.

– Фладгейт переговорит кое с кем из моих влиятельных лондонских друзей, – произнесла она внушительно. – То, что никому во Франции не нужно ваше изобретение, просто нонсенс. Убеждена, в Англии его примут совсем иначе. Доверьтесь мне.