Утерянное Евангелие. Книга 3 - Константин Стогний

Ингигерда постоянно оглядывалась на Олафа, проверяя, не выпал ли он с непривычки из саней. Но ноги норвежского короля привыкли держаться за шаткую скользкую палубу драккара, а руки были натренированы такелажными канатами. Норвежец лишь нахлобучивал поглубже на голову круглую шапку, отороченную лисьим мехом, да стегал коня, понукая его еще и криком. Он попробовал обогнать женщину справа, когда посреди русла им попался островок, но не вышло: конь Ингигерды проскользнул прямо перед носом лошади Олафа. Когда им попался еще один островок, поросший кустами, Олаф постарался обогнать Ингигерду с левой стороны, но опять у него не получилось. Княгиня заливалась смехом, наслаждаясь скоростью и погоней. Сзади хохотал король. Она не хлыстала своего коня, позволяя норвежцу постепенно ее нагнать и поравняться.

Но управлять лошадью вожжами Олафу раньше не приходилось, и он допустил ошибку: слишком сблизился с княжескими санями. Деревянные полозья на какое-то время сцепились. Княгиня посмотрела на короля с укоризной. Тот чуть натянул левую вожжу, расцепил сани, но не без потери — его правый полоз расщепился, повозка вот-вот грозила опрокинуться.

— Ингигерда! — крикнул Олаф. — Помедленнее!

Она немного натянула поводья. Норвежец опять сблизил сани и на полном ходу перепрыгнул к ней. Его лошадь, почувствовав значительное облегчение, рванула вперед еще быстрее, волоча скособочившиеся без одного полоза сани.

От толчка княгиня чуть было не вывалилась, но король удержал ее, обняв за талию. Они стали объезжать большой остров Перынь, находившийся между речками Прость, Ракомка и рекой Волхов у самого его истока из озера Ильмень. Огромный камень, торчавший изо льда, подкинул правый полоз саней, и знатные особы выпали из них на полном ходу прямо в сугроб.

Олаф поднял Ингигерду из глубокого снега, увидел, что она в порядке, и опять заразительно рассмеялся. Она обняла его за шею и прильнула к его губам. Они целовались долго, будто хотели утолить жажду, накопившуюся за десять лет. Наконец она сообразила, что их видно слишком издалека и, пятясь, потянула его за руку к берегу. Но не смогла сделать больше четырех шагов в глубоком снегу, как упала на спину, увлекая мужчину за собой. Они опять жадно целовались, теперь уже лежа на бесконечной белой простыне снежного покрова.

Мороз не дал им особо разлеживаться, и княгиня предложила королю пройти в глубь острова.

— Что это здесь? — спросил Олаф, увидев разоренные постройки вокруг еле приметной под снегом землянки.

— Русское языческое святилище, посвященное славянскому богу-Громовержцу Перуну, — пояснила Ингигерда. — Дядя князя Владимира, Добрыня, вместе с Иоакимом Корсунянином разорили это требище, а идола Перуна срубили и сбросили в Волхов.

В землянке княгиня развела в очаге огонь, маленькая комната быстро прогрелась. Король принес шкуру белого медведя из ее саней, накинул пожелтевший старый мех себе на голову и коротко рыкнул, как большой лютый зверь. Ингигерда сначала стала изображать охотника с воображаемым ножом в руке, но потом передумала, опустилась на четвереньки и тоже стала порыкивать, как медведица. Они оба никогда не видели белых медведей, и у них получались скорее кабаны или волки. Олаф призывно завыл из-под меха, молодая женщина рассмеялась и бросилась к нему под шкуру.

— А ну-ка, что у нас тут? — игриво спросила она.

— А здесь у нас благословение от Фрейра! — так же шутливо ответил король и сдернул штаны, заваливаясь на спину.

Княгиня сняла с себя одежду, обнажив тяжелые груди с разбитыми сосками, выкормившими уже четверых детей, и взялась рукой за то, что предстало пред ней из-под королевских штанов.

— «В дремучем лесу посох Фрейера вздымается к небесам!» — продекламировал Олаф, подражая интонацией скальдам.

Он легонько дотронулся пальцами до женского лица, склонившегося к нему, и продолжил:

— «И в разгар весны плоды он дарит нам».

— Кто написал эти стихи? — спросила Ингигерда, поглаживая «посох Фрейера», — Хальфредр Скальд?

— Нет, их написал я, Олаф Харальдсон, который только что прочитал их своей сбежавшей невесте.

Ингигерда опять шутливо по-медвежьи рыкнула на него. Олаф убрал ей за уши упавшие на лицо пряди волос и спросил:

— А ты помнишь?

— Что?

— Как морские волны целуют берег Скандинавии? — он притянул ее обнаженное тело к себе под шкуру. — Набегают и отступают…

Олаф вошел в Ингигерду снизу, как когда-то много лет назад в почти такой же охотничьей землянке…

— Набегают и отступают, — он много раз шептал это «набегают» и нанизывал ее на себя, а потом «отступают» и почти выходил из нее. — Набегают и отступают… Набегают и отступают… Набегают и отступают…

В женской измене таится крайне неприятный для мужчин эффект: измена делает женщину самостоятельной, не делая ее при этом одинокой.

…Через час Олаф лежал головой на коленях у Ингигерды и наслаждался моментом опустошенной усталости.

— Не верю, что это происходит со мной… — признался норвежец.

— Оу? — произнесла шведка с вопросительной интонацией.

— Я о любви…

— Странно, что со мной это происходит вот так, — наконец ответила княгиня, поглаживая волосы короля.

— Сожалеешь, Ингигерда?

— Нет! — она решительно потрясла головой.

— Люди будут искать нас.

— Не беспокойся об этом, Регнвальд займет твоих дружинников. Он, кстати, больше всех переживал, что я не вышла за тебя замуж. Отец так разгневался на него, что мне пришлось забрать кузена на Русь и сделать ярлом Ладоги…

— Король Норвегии теперь не пара великой киевской княгине? — спросил Олаф.

— Позволь мне самой решать, кто и когда мне пара.

— А наши чувства, разве это не важно?

— Нет, теперь я русская княгиня… Но давай забудем об этом и насладимся счастьем, — предложила женщина. — Олаф, послушай: ты сам христианский король и должен понимать, что мы уже нарушили христианские законы.

— Ты говоришь, как твой муж-законник… — то ли укорил, то ли похвалил мужчина свою любовницу. — Закон можно изменить.

— Закон — да, а людей — нет, — возразила Ингигерда и посмотрела ему в глаза. — Мой бедный Олаф, ты не знаешь Ярицлейва, убедить его может только говорящий Камень Святого Климента.

— Но я гость во владениях великого киевского князя, — встревожился норвежский король.

Княгиня обняла его и успокоила:

— Ярицлейв — человек набожный. Он милосерден и мудр, и снисходительно прощает женские капризы. К счастью, он еще не охладел к прелестям своей скандинавской супруги…

— Рад это слышать!

— …Как все великие мудрые люди, он уважает свою жену и ему небезразличны ее советы и желания.

* * *