Утерянное Евангелие. Книга 3 - Константин Стогний

— Эймунд и Рагнар! — донесся до них голос Ижберна. — Прикончите старшего, а младшего тащите сюда!

Аколуф повертел в руках плинфу из черного вулканического стекла, так и не поняв, зачем она сдалась императору, и бросил ее на меха рядом с остальными трофеями: оружием и доспехами убитых ростовских дружинников.

— Подожди… — шепнул Борис младшему брату. — Подожди, пока они будут смотреть на меня.

Два варанга подошли к носилкам и сказали Глебу:

— Смотри, как будет умирать твой брат, следующая очередь — твоя!

Варанги достали мечи-гладиусы из ножен и резкими тычками сверху вниз закололи наследника киевского княжеского престола и византийского цесарского трона. В этот момент Глеб вскочил и бросился к трофеям.

— Он убежал, — крикнул Рагнар.

Варанги обнажили мечи, пытаясь сызнова отловить Глеба, но он в этот раз был гораздо решительнее и ловчее — поднырнув под рассекающий меч Эймунда, князь головой вниз кинулся с утеса в реку.

Византийские убийцы побросали горящие головни с утеса, чтобы хоть что-то рассмотреть. Что там? Где беглец? Но их попытки были тщетны. Лишь наутро они смогли хорошо рассмотреть следы.

— Он уплыл, — доложил Рагнар своему командиру.

— Найти его! — приказал Ижберн. — У него Камень Мертвых.

— А потом?

— Убить! Пока он жив, мы не можем вернуться в Константинополь! — заявил аколуф и прошептал в сторону: — Проклятое семейство!

* * *

Из Киева Глеб забрал свою мать, княгиню Анну, ее духовника, монаха Хильдибрандра, и вдову Бориса — бургундку Гудрун. Добравшись до Смоленска и проплыв на ладье еще около трех с половиной километров вниз по течению, они причалили к левому берегу реки Смядыни при впадении ее в Днепр. Здесь и остановились в охотничьей хижине, когда пастухи доложили, что видели в окрестностях отряд вооруженных людей.

Анна велела невестке взять людей из своей охраны и добыть провианта в ближайшем селении славян, для чего молодой вдове снарядили коня.

— На самом деле беги, дочка, в Новгород, — сказал ей тихо Хильдибрандр. — Научи Ярослава говорить с камнем, и пусть напишет закон на манер вашей Бургундской правды. Без этого страна русов погибнет.

Они обнялись на прощанье. Цесарица Анна отправила с Гудрун своих последних охранников из числа греков, которые были с ней со времен взятия Корсуни ее мужем Владимиром.

Потолок в хижине был низким, внутри она вся поросла мхом. Маленькие оконца были закрыты деревянными ставнями для тепла: ночи в сентябре уже зябкие. Наследник императорского престола в простой славянской рубахе предавался тяжелым думам. На его лбу виднелась темно-фиолетовая шишка с глубокой ссадиной — след давешнего удара рукоятью сабли. Цесарица Анна пряла, чтобы как-то себя занять. Монах Хильдибрандр молился.

— Улеб Вальдемарсон! — раздался снаружи голос проводника варангов Горясера. — Улеб Вальдемарсон, выходи!

Анна и Хильдибрандр переглянулись.

— Последний раз говорю! Выходи!!!

Пятидесятилетняя цесарица встала и рукой остановила идущего на выход Глеба. В темно-фиолетовой тунике, седая, она предстала перед руководителем конного отряда варангов византийского цесаря.

— Кто ты? — спросила она у всадника с закрытым кольчугой лицом.

— Я — Ижберн из Упсалы, аколуф византийского цесаря Константина VIII.

Всадник снял шлем, чтобы цесарица узнала его. К аколуфу наклонился Рагнар:

— Не убивай ее, она же все-таки сестра цесаря.

— Я пощажу женщин и слуг, — сказал Ижберн своей старой знакомой. — Глеб здесь? Отвечай!

— …Да, — ответила Анна. — Но я тебе его не отдам.

На этих словах она развернулась и зашагала обратно в бревенчатую полуземлянку, больше похожую на дзот. Через несколько минут оттуда стали выходить и исчезать в темноте леса слуги и женщины из свиты цесарицы.

— Уходите, уходите, — поторапливала Анна, когда те с плачем обнимали ее на прощание.

— Не надо со мной прощаться, — сказал ей Хильдибрандр, когда она обняла и его. — Я остаюсь.

Она посмотрела в глаза монаха, увидев в них решимость убивать людей. Они крепко обнялись еще раз.

Когда дверь за последним мальчиком закрылась, Ижберн махнул рукой, дав знак приступать. Один из отроков шустро подбежал к хижине и забрался на соломенную крышу, пытаясь разглядеть, что происходит внутри.

Глеб поднял голову на шум сверху и обнажил длинный меч.

Отрок, лежавший плашмя на крыше, вскрикнул, съехал на пузе вниз, неловко приземлился и упал на бок, держась руками за живот. Он все же встал и подошел к командиру, кривясь от боли.

— Глеб там? — спросил Ижберн.

— Меч его точно там, — из последних сил ответил отрок и со стоном упал бездыханным к его ногам.

Из хижины вышел воин в полном облачении: в пластинчатом доспехе, в золоченом сферично-конусном шлеме с маской, закрывающей все лицо, со щитом и с длинным окровавленным мечом.

— Рагнар! Ты убил моего брата, теперь я убью тебя! — крикнул воин.

Рагнар взял византийскую булаву и вопросительно посмотрел на командира.

— Можешь принять вызов на полном основании! — разрешил ему аколуф.

Рагнар был одет по-походному, без каких-либо доспехов и даже без шлема на седеющей голове. Он посмотрел по сторонам. «Темновато», — подумал он и нанес мощнейший удар булавой. Его встретил щит. Еще удар. Опять щит. Так повторялось четыре раза, покуда Глеб не ударил Рагнара ногой в грудь. Тот свалился наземь, но заколоть его не дал Эймунд.

Он отбил кованый меч Глеба, замахнулся было еще раз своим литым мечом, но был поражен в живот резким рубящим движением слева направо. Следующим движением Глеб расколол голову поднимающемуся Рагнару.

В бой вступил Ижберн, крайне раздосадованный, что вот так, походя, были сражены сразу два его заместителя. Молниеносными и сокрушительными ударами печенежского кистеня с гирей на кожаном ремне, от которой Глеб еле успевал уворачиваться, византийский аколуф разбил в щепки деревянный щит и загнал князя обратно в хижину.

— Зажгите факелы!!! — крикнул военачальник, и этого мига Глебу хватило, чтобы скрыться за толстой дубовой дверью.

Ижберн безрезультатно бросился всем телом на запертую дверь и приказал подручному:

— Дай мне топор!

Ему принесли большую секиру на длинной рукояти, и он принялся крушить дубовые доски. В это время варанги с криками ожесточения начали поджигать факелами соломенную крышу хижины. Старая, подмокшая, поросшая мхом солома никак не разгоралась.

Вдруг ставни жилища открылись и из узких окошек, словно из бойниц, стали вылетать разящие стрелы. Это сорокалетний монах Хильдибрандр вспомнил свой юношеский навык. Факельщики, пораженные стрелами, один за другим валились с ног как подкошенные.