Прощённые - Юлия Эрнестовна Врубель

Кандидат, допущенный для Таинства, входил сюда по поручительству двух «братьев». Его вводили с чёрною повязкой на глазах и связанными за спиной руками. Представ перед судом двоих магистров, сидящих в креслах по обеим сторонам камина в лиловых шёлковых плащах с накинутыми на голову капюшонами ( весь антураж для Михаила предложил Мамонов, эта же пара была и  первыми магистрами), тот наизусть читал текст «страшной клятвы».

Текст этот, переписанный вступающим заранее собственною кровью ( как же иначе), передавался поручителю, а тот сжигал его в камине со всей торжественностью. После чего новому «брату» снимали наконец повязку с глаз, дабы он видел все общественные беды и пороки. Затем развязывали и омывали руки – чтобы теперь  свободными и чистыми руками мог он искоренять в Отечестве мздоимство и казнокрадство …

Позже, много лет спустя, засев от скуки и тоски за мемуары, бывший магистр-неудачник написал: «Я возмечтал тогда создать тайное общество из честных и порядочных людей, ради искоренения мздоимства и прочим бедам, препятствующим процветанию России. С графом Мамоновым, товарищем моим, готовили мы план, надеясь, что государь возьмет нас под свое покровительство. Такая мысль, внушенная чистым желанием добра, недолго нас занимала, ибо другие обстоятельства возникли.»

Когда донос о тайном обществе новомасонских патриотов дошёл до государя, то он, действительно, не преминул взять их под покровительство. Правда, по-своему… Да с тем и позаботился по части возникновения «обстоятельств».

Зачинщик граф Мамонов был объявлен сумасшедшим, и заточён под надзор в подмосковном имении. Долгие годы граф не видел никого, кроме тюремщиков, запертый в собственном особняке и, под конец, действительно сошёл с ума.

Сначала он писал для Михаила письма, пытаясь тайно переслать их через дворню. Послания, конечно, не дошли до адресата. И вскоре граф забросил все попытки связаться с Михаилом. Потом он начал часто уходить в себя, и проводил недели в полном молчании, зато потом пугал всю дворню внезапными и громогласными речами и спорами с самим собой…

Высокий полицейский чин, бывающий в имении с целью надсмотра над умалишенным узником, проникся будто бы сочувствием к последнему. И с тем распорядился поселить в покоях графа немого слабоумного мальчишку из крепостных – для утешения души и всяческих иных утех… Граф же сердечно привязался к обделённому судьбой ребёнку. Не спрашивая имени того, он называл его то Мишенькой, то Минюшкой. Дурачку же было всё равно – убогий, обиженный жизнью мальчонка был по-собачьи счастлив обрести любовь хоть в ком-нибудь…

А Михаил, вчерашний друг и приближённый императора, отправился на Украину, в армию, дабы служить отечеству подальше от столицы. Печальные подробности об участи Мамонова дошли до него много позже…

 "…Сам дьявол сходит в Петербург по этой лестнице… И, говорят, что в полночь с ним, якобы, можно беседовать. Он будто откликается на просьбы о сокровенном."

Фляга в руках опустела, едва не дождавшись приближения двенадцати, и он с досадой запихнул её за пазуху. Потом сидел, покачиваясь и закинув голову. Затем, как будто бы очнулся. Глубоко вздохнул. Встряхнулся, похлопал себя по коленям, с усилием поднялся. И посмотрел наверх…

В самом верху, среди тягучей темноты, окутавшей ротонду, мягко светился купол. «Пообещайте мне…»

От выпитого Михаила замутило. Он ухватился за перила лестницы. По всему телу пробежала дрожь. Он вдруг увидел, как кольцо ротонды сжимается и медленно плывёт вокруг него…

Ведомый ужасом, Михаил бросился наверх и быстро добежал до верхнего пролёта. Там, задыхаясь, пересёк площадку лестницы и под конец упёрся в подоконник. Окно. Пылающей, намокшей кожей лба приник к холодному стеклу окна в стене… Отчаянно хотелось воздуха. Легко и без усилий поднял щеколду. Жадно вдохнул, заполнив грудь желанной и упоительной прохладой. Зажмурился, восстановил дыхание. А после – не спеша, с опаской, раскрыл глаза.

Он видел звёзды. Много звёзд – более ничего. Они поблескивали в бархатной далёкой темноте, маня недосягаемостью и покоем. Пульсирующее, мягкое, чудесное сияние тянуло всё его измученное существо приблизиться к себе. И Михаил почувствовал со страхом и восторгом, что смотрит в глаза ангелов…

И он… заплакал, вытирая рукавом нахлынувшие слезы. Потом рыдал, рыдал отчаянно, впервые в жизни – не удерживаясь, не по-мужски, захлебываясь в собственных слезах, словно оплакивая теперешнее своё постыдное и безысходное несчастие.

Ну а потом упёрся в подоконник и с силой подтянулся, пытаясь взгромоздиться на него…

Через секунду резкий, оглушающий, невыносимый звук заставил Михаила оглянуться. Пустая старая серебряная фляжка, внезапно выпав из-за пазухи, с лязгом подпрыгивала по ступеням.

Оцепенев, он постоял ещё немного… После старательно закрыл окно. Спустился, подобрал и вытер фляжку, потом со всею бережностью положил в карман. Затем спокойно застегнул шинель и вышел вон, на улицу.

Окно на верхнем этаже ротонды в доме № 57 на Гороховой улице, негласно называлось петербуржцами «окном самоубийц» – за то, что с середины 19 века немало экзальтированных личностей на этом месте сводило счёты с жизнью. Потом, примерно полтора столетия спустя, окно будет надёжно заколочено, а после – и замуровано бесповоротно.

(На самом деле, время создания знаменитой «ротонды» внутри здания, построенного в конце 18 века, достоверно не установлено. По версии, она появилась при перестройке дома в середине 19 века – позже описанных в романе событий. А потому, автор позволил себе некоторую вольность.)

Глава 25. Мельник и ручей

Киев, 1818 год.

Михаил, если по совести, был даже рад известию о назначении в Киев. Он видел в этом только замечательный предлог уехать. Куда-нибудь – подальше от опустошающего разочарования, от светских сплетен, от позора. Он верил, что обязанности службы, знакомство с новыми людьми как-нибудь отвлекут его…

Прибыв на место, Михаил явился к командиру пехотного корпуса, прославленному генералу Раевскому…  Тот был настроен дружелюбно и встретил нового начальника штаба с радушием.

 Семье Раевского Михаил Фёдорович был представлен несколько дней спустя после приезда в Киев, в их доме, на званом музыкальном вечере. А там, как оказалось, его ждал сюрприз.

Он прибыл точно к оговоренному часу. В прихожей у зеркала быстро одёрнул мундир и начал было подниматься вверх по лестнице. И тут же, с верхнего пролёта его окликнул радостный, знакомый голос.

– Ба! Братец Рейн! Дружище! Ты ли это!

Он поднял голову. Там, перегнувшись через перила балюстрады, его разглядывал Сверчок – собрат по бывшему литературному сообществу. Михаил мигом добежал наверх и крепко обнял своего недавнего приятеля. Тот вырвался, приглаживая вставшие ежом, густые бакенбарды. Глядя на тщетные усилия несчастного, Михаил насилу сдержался от смеха…

В ту же минуту за дверями объявили:

– Его благородие, Александр Сергеевич Пушкин!

Сверчок ещё раз тронул бакенбарды, и, вскинув голову, решительно вошёл в гостиную. Здесь, нежно облобызав ручки хозяйке, Софье Алексеевне, он с