"Шпионы Ватикана..." О трагическом пути священников-миссионеров. Воспоминания Пьетро Леони, обзор материалов следственных дел - Пьетро Леони

Однажды, когда мы обедали, явился некий человек, заявивший, что ему в исполкоме приказали произвести осмотр всех комнат, после чего решительно направился на второй этаж. Выскочив из-за стола, я догнал его со словами: «Тише, тише, любезнейший. Прежде всего, покажите ваши документы и приказ об инспекции дома». Тогда он ушел, и только часа через два, когда он вновь появился с выправленными документами, мы позволили ему осмотреть наши комнаты.

— Прошу извинить меня, — сказал я, — что я вас сначала не пустил, сейчас трудно понять, с кем имеешь дело. Столько жуликов ходит по городу, что и не знаешь, кому доверять.

— Это правда, — ответил он, а потом почти в порыве восхваления советской власти добавил. — Когда-то я тоже был жуликом, но советская власть меня перевоспитала, и теперь я честный гражданин.

— Поздравляю вас, — ответил я. — Но, видимо, советской власти еще не удалось изменить ваш внешний вид. Извините за откровенность, но на вашем лице остались некоторые следы прошлой жизни. Поэтому не удивляйтесь, что вначале я отнесся к вам с недоверием. Впрочем, удивляться нечему, только Бог может изменить грешника, возвратив ему внутреннюю и внешнюю невинность.

Несколько дней спустя мы в полной мере оценили значение этого визита — из исполкома прислали тележку, на которой и увезли почти все книги из нашей библиотеки.

Самым сенсационным в этот период был временный арест отца Николя. Однажды летом, где-то между тремя и четырьмя часами ночи, нас разбудили крики и настойчивый стук в дверь нашего дома. Это была милиция. Спросили Жана Николя, вошли к нему, в течение часа или двух рылись в его вещах и бумагах. Меня пустили в качестве переводчика. В конце обыска забрали некоторые документы и велели следовать за ними.

Это был настоящий удар для меня и для всех тех, кто потом узнал эту новость. Мы надеялись, что к обеду его выпустят. Но в тот день он не появился ни в полдень, ни в час, ни в два, ни позже. Мы решили передать ему еды, при этом мы надеялись выяснить причину его задержания. Но все было тщетно, поскольку это так и осталось тайной даже после того, как на следующее утро отец Николя был освобожден. Весь тот день его продержали в одном помещении с другими задержанными, вечером на допросе стали выяснять подробности его биографии, изучили все бумаги, при этом не дали никаких объяснений своих действий. Возможно, органы НКВД решили внести разнообразие в нашу монотонную жизнь, хотя мы в этом не нуждались. Но уверяю вас, что впервые день показался мне столь длинным. Однако надо было быть готовым к такого рода «вниманию» со стороны советской милиции, ведь как говорит молва: «Кто не сидел, тот будет сидеть, а кто уже отсидел, тот не забудет».

Чуть позже и со мной случилось нечто вроде ареста, это было интересное приключение. 16 августа 1945 года я решил отдохнуть денек, проведя его на пляже на берегу Черного моря. Я вышел из города, держась на юго-запад, и нашел маленькую скалистую бухточку, где не было ни души. На расстоянии полутора километров от этого места находился военный пост, казалось, что никому не было до меня дела, поэтому я спокойно провел там самое жаркое время дня. К вечеру, после того как я искупался во второй раз и уже одевался, ко мне по склону спустился моряк.

— Ваши документы.

— Я оставил их дома.

— Следуйте за мной.

В комендатуре офицер попросил меня назвать имя, фамилию, место проживания и предъявить документы. На что я ответил ему, что, к сожалению, не взял с собой ни паспорта, ни других бумаг, но он может удостовериться в правдивости моих слов, позвонив в районный отдел милиции, или в случае необходимости распорядиться, чтобы меня проводили до дома, где и проверят мои документы. Но не это их волновало.

— Что вы делали на этом берегу?

— Купался.

— Купаются на пляже.

— На городских пляжах слишком много народа, это неудобно для священника. Поэтому я искал пустынное место.

— И пришли сюда, где купаться запрещено и куда посторонним доступ запрещен.

— Извините, я этого не знал.

— Надо было знать.

— Как я мог это знать, если не было никаких знаков? Если бы я что-то снимал или делал какие-то топографические зарисовки, то меня можно было бы обвинить, но так… Значит, теперь я знаю и больше не пойду туда. Это был первый раз, что я купался в Черном море. И он будет последним.

Меня велели обыскать, потом офицер дал распоряжение моряку отвести меня к старшему офицеру. Туда надо было идти по поселкам почти два километра. Сопровождающий шел за мной в двух-трех метрах с винтовкой наперевес и примкнутым штыком, как в атаку на окопы. Я впервые выглядел как преступник, и это на меня очень сильно подействовало, тем более что я опасался, что кто-то из моих прихожан меня увидит. Я попросил патрульного перекинуть винтовку на плечо, уверяя его, что не сбегу и не скроюсь. Но он невозмутимо продолжал держать винтовку наперевес. К счастью, я знал, что нахожусь в стране, где в ходу пословица «от тюрьмы и от сумы не зарекайся».

На командном пункте мне снова стали задавать те же вопросы о паспорте и о том, с какой целью я пришел сюда на берег моря, но теперь ответы не имели той важности. Завязались другие интересные дискуссии, в особенности на религиозные темы. Было заметно, что, несмотря на более чем двадцать пять лет атеистической пропаганды, проблема веры оставалась актуальной. Потом меня переправили в городскую милицию, там до темноты продержали в коридоре, и снова допросы, выпады и угрозы. Возобновились и споры на религиозно-философские и политико-патриотические темы. Наконец, после новых угроз арестовать меня, если я появлюсь в запрещенных местах, меня отпустили. Было около десяти часов вечера.

Приехав на советскую территорию и оставаясь среди большевиков для миссионерской деятельности, я старался найти любую возможность использовать религиозную аргументацию во время своих встреч с официальными лицами. Очень часто я бывал в городском или районном совете. Иногда меня вызывали туда, но чаще я сам шел по делам: налоги, карточки, жилищные вопросы. Почти каждый раз, оказываясь там, я начинал говорить о Боге. Иногда такие разговоры были любопытными и забавными, иногда утешительными для меня, они придавали мужества и внушали надежду на обращение России к Богу.

Часто, возвращаясь из горсовета или райсовета, я рассказывал своему коллеге об этих острых беседах, ценнейших признаниях и утешительных ответах, ведь я говорил с людьми, занимавшими ответственные посты в городской администрации. Порой мы с коллегами спрашивали друг друга, не пришла ли пора исполнения Фатимских пророчеств о России. Я говорил: «Господь Бог в Своем всемогуществе способен изменить этот народ, скитающийся в потемках, и сделать так, что одним прекрасным утром все проснутся с верой в сердцах или, по крайней мере, с предрасположенностью к вере». Отец Николя остроумно добавлял: «В этой стране все делается по „приказу“, но чаще приказ больше похож на „каприз“, и я не удивлюсь, если завтра Сталину придет на ум „каприз“ отдать приказ: всем идти в церковь. Тогда обращение России к Богу обеспечено».