Порно - Ирвин Уэлш

По танцполу моего клуба, здесь, на Геренграхт, на «канале джентльменов», в старом Амстердаме. Я потягиваю свою водку с колой, сидя в тени в самом дальнем углу зала, и думаю про себя, что надо присматривать за этим парнем, хотя я всегда очень по-дружески принимаю всех приглашенных диджеев, даже тех, кто, с моей точки зрения, являет собой воплощение мудачества в чистом виде. Но Мартин вполне в состоянии сам за ним присмотреть, вот пусть он и смотрит, а я, образно выражаясь, умываю руки, потому что он из моего родного города, и я его знаю. Я ничего не имею против людей из моего города, просто я не люблю пересекаться с ними здесь.

Я вижу Катрин, она стоит спиной ко мне. Короткое темно-синее платье, плотно облегающее ее изящную фигурку, копна криво подстриженных светлых волос. Она стоит с Мицем и какой-то вполне подходящей для секса малолеткой, которую он притащил с собой. Сложно сказать, в каком Катрин настроении, я надеюсь, она уже закинулась таблеточкой. Я обнимаю ее за талию, но мое настроение резко падает, когда я чувствую, как она напряглась под моей рукой. Тем не менее я предпринимаю попытку.

— Хорошая вечеринка, да? — кричу я ей в ухо. Она поворачивается ко мне и говорит этак мрачно:

— Я хочу домой…

Миц бросает на меня понимающий взгляд.

Я отхожу от них и иду в офис, и нахожу там Мартина с Сайан, и эту девчонку, Брумми, которая теперь зависает с ними. Они выкладывают на столе дорожки из кокаина. Мартин протягивает мне скрученную пятидесятидолларовую банкноту, а я внимательно смотрю на ждущие, жадные, круглые как блюдца глаза девушек.

— Не, мне уже хорошо, — говорю я.

Мартин кивает девушкам, бросает скрученную бумажку на стол и тянет меня в маленькую приемную, где мы держим ксерокс и ведем тайные разговоры.

— У тебя все нормально?

— Ага… Это из-за Катрин… ну, ты знаешь, какие у нас дела.

Мартин морщит лоб под отрастающими темными волосами и его большие зубы хищно сверкают.

— Мое мнение ты знаешь, приятель…

— Ага…

— Извини, Марк, но она — жалкая телка, и ты рядом с ней жалкий, — говорит он мне в сто первый раз, потом показывает на дверь в офис. — Надо ловить кайф от жизни. Выпивка, девочки, наркота. Я что имею в виду, посмотри вон на Мица. — Он встряхивает головой. — Он старше нас всех. У тебя только одна жизнь, парень.

Мы с Мартином партнеры в клубе, мы с ним похожи во многом, но разница в том, что я никогда не был и не мог быть таким непостоянным, как он. Когда у меня появлялась девушка, я твердо верил, что надо быть с ней до конца. Надо терпеть до конца, даже когда уже не было ничего, из-за чего ее стоило бы терпеть. Но он хочет мне добра, и я даю ему проявить себя в качестве доброго друга — то есть слегонца потерзать мне уши, — а потом возвращаюсь в зал.

Ищу глазами Катрин. Почему-то смотрю наверх, и диджей, парень из Эдинбурга, на краткий миг ловит мой взгляд, и мы обмениваемся улыбками, как старые знакомые, собственно, мы и есть старые знакомые, и что-то странное и непростое поднимается у меня в груди. Потом я отворачиваюсь и вижу Катрин у бара.

Все эти люди, которым нет места в новом Лейте, вот они, все здесь — в мой первый день у руля. Толпа старых грязных вонючек, и эти мелкие клетчатые уродцы с перстнями на каждом, блядь, пальце, любители техно и хип-хопа. Один из этих толстощеких щенков даже называет меня Психом! Ну ладно, нахальные вы мудаки, хрен с вами, одни только наркотики, которые будут тут продаваться, принесут Саймону Уильямсону полное одобрение общественности. Особенно в свете того, что вчера мне повезло пересечься с одним старым партнером по кличке Искатель, и теперь мои карманы набиты колесами и пакетиками с цзыном.

И старой Мораг придется уйти; Мораг — это такая толстая тетка с формами, полностью соответствующими давно устаревшим понятиям о здоровье нации, слишком уж старолейтская для того типа заведения, который собирается организовать тут молодой Уильямсон. На мой взгляд, Мо какая-то уж слишком семидесятница. Сейчас она обслуживает одного из этих мелких придурков, ну, или пытается обслужить.

— Ч-ч-чет-т-тыре к-к-кружки л-л-л… — говорит пацан под смешки своих приятелей, его лицо искажается, изображая жертву удара, а Мораг стоит с открытым ртом в явном замешательстве.

Да, надо тут вес менять. Алекс МакЛейш?

Ну, я думаю, это правильно, Саймон. Когда я приехал сюда, в клубе был полный бардак. Я сразу увидел, что дело стоящее, то есть в потенциале, но сперва надо расчистить место от, скажем так, омертвевшей древесины, а потом уже можно и об инвестициях подумать.

Уже в процессе, Алекс.

Мораг заведует закупкой продуктов. Мы здесь готовим еду, обед из трех блюд, для пенсионеров — по 99 пенсов с рыла. Меня это совсем не устраивает, поскольку прибыли с этого — ноль. Если бы я хотел заниматься благотворительностью вообще и общественным питанием в частности, я бы вложился в передвижные лотки. А эти комплексные обеды пиздец какие дешевые: выходит, я здорово помогаю этим старым паразитам, благодаря мне они еще живы.

Какой-то старый медведь подваливает ко мне, глаза — злющие-злющие, и сам такой бойкий для столетнего старикана. От мудака так несет мочой, что можно подумать, что он только вернулся со съемок порнушки со всякими уринальными извращениями. Или у них в этом их центре досуга, куда они ходят, есть свой бассейн, и они там и ссут, где купаются?

— Рыба или пастуший пирог, рыба или пастуший пирог… — скрипит он, — рыба в тесте сегодня? Отбитая?

— Не-а, чего ее бить-то? Я просто ей дал разок по морде и велел вести себя прилично, — говорю я с саркастической улыбкой и подмигиваю.

Мои попытки сыграть роль этакого добродушного шутника-хозяина заранее обречены на провал в этом блядском унылом пристанище для протухших старых неудачников. Он таращится на меня, его лицо старого скотч-терьера все воинственно сморщено:

— В сухарях или в тесте?

— В тесте, — информирую я беспокойного старого члена в отставке.

— Я больше люблю в сухарях, — продолжает он, его надутая рожа кривится, и он кивает куда-то в угол. — И Тэм, и Алек, и Мэйбсл, и Джинти то же самое скажут, верно? — кричит он через зал, и компания старых кретинов согласно кивает.

— Я нижайше извиняюсь, — говорю я, стараясь сохранить хотя бы видимость добродушия.

— А тесто, оно хрустит? Я в том смысле, что оно ведь не мягкое, как иногда бывает?

Вот старый мудак.

— Хрустящее, как новая банкнота в двадцать фунтов, — говорю я ему.

— Ну, с тех пор прошло много времени, когда у меня была новая банкнота в двадцать фунтов, — тянет старый мошенник. — А горох молодой или протертый?

— Никакого гороха, если это не молодой горошек! — вопит из угла Мэйбел, эта жертва феминизма.