Суета сует - Наталия Рощина

— Это больше свойственно женщинам. Мужчина должен мыслить более рационально.

— Да? — едва сдерживая нарастающее раздражение, протянул Максим. Он не стал произносить вслух то, что давно чувствовал: кажется, он перестал быть мужчиной. Немудрено, все к тому идет…

— Да. Я больше не буду давать тебе разбирать мою почту, — капризно буркнула Мила.

— Ты ее разобрала задолго до того, как эти каракули попали ко мне!

— Что ты хочешь сказать?

— То, что слышала! Хватит добивать меня, Мила. Остановись. Не думаю, что тебе станет легче, когда меня не будет рядом, — сдерживая дрожь в голосе, сказал Максим.

— И куда же ты денешься?

— Сдохну от инсульта! От перенапряжения, от равнодушия и фальши! — он кричал, а это случилось с ним за всю жизнь два-три раза. Самое смешное, что после таких срывов наутро он просил у Милы прощения. Он ненавидел себя за это, но видеть нахмуренные брови жены, ее колючий взгляд не мог. Это убивало его больше, чем несправедливость, которую он покорно терпел.

— Тебе нужно отдохнуть, вместо слов прощения замечала Мила и милостиво целовала его в щеку. — Подумай об этом.

Какой отдых спасет от саморазрушения? Издергавшись, Максим вообще перестал спать. Подолгу ворочался, а потом осторожно, чтобы не разбудить Милу, поднимался и шел на кухню курить. Запрещая делать это Миле, включал вытяжку и, держа сигарету четко под ней, делал одну затяжку за другой. После пары сигарет шел работать. Слава богу, что есть компьютер — без него уже как без рук. Палочка-выручалочка на все случаи жизни: от бессонницы, от стресса, для работы и развлечения, спасение от разрушительных мыслей о жене, о себе. Но посиделки до поздней ночи только усугубляли состояние депрессии. И настал момент, когда Максим сказал себе: «Все, не могу больше». Кирилла рядом не было. Сын повзрослел, жил проблемами собственной семьи. Кажется, он был рад тому, что получил возможность жить от своих родителей на расстоянии. Максиму было обидно, что сын так легко перенес отъезд, в то время как сам он не находил себе места. Не осталось ничего, что могло вызвать улыбку, разрядить обстановку, внести что-то живое в умирающие отношения между ним и Милой.

Бунт, на который он решился, стал последним средством, которое Смыслов использовал, чтобы спасти брак. Он пытался показать Миле, во что превратится ее жизнь без него. Он хотел, чтобы она поняла — жизнь создана из каждодневных забот, которые кто-то молча, рутинно выполняет, а остальное — желательное, но не обязательное приложение. Максим не ошибался, думая, что Миле не нравится происходящее, но она упорно делала вид, что еда, порядок, отсутствие знаков внимания, молчание, игнорирование друг друга не выбьют ее из колеи. Она выше таких мелочей. И тогда терпению Максима пришел конец. Он до сих пор не знал, откуда набрался смелости вымолвить фразу, десятки раз произносимую Милой: «…нам нужно развестись».

Это было запоздалое решение. Правильное, но слишком запоздалое. Максим чувствовал пустоту, апатию. Еще бы, ведь он перечеркнул лучшие годы жизни. На что он их потратил? На то, чтобы доказать бездушной кукле свою преданность, любовь. К чему была эта жертвенность? Теперь он может ездить на дачу когда пожелает. Ему не нужно составлять список продуктов на неделю, не для кого готовить, а самому ему так мало нужно. Ему-то и нужно было — немного внимания, благодарности и хотя бы видимость заботы. Он выпрашивал, вымаливал их, словно самый никчемный, жалкий бомж, стоящий с дрожащей рукой в надежде на мелкую монету. Кто мешал ему, взрослому, здравомыслящему человеку, начать все сначала еще лет десять, нет, пятнадцать назад? Тогда у него был бы шанс создать новую семью, обзавестись детьми, пожить так, как все, кто его окружает. В нормальном, обычном мире, где нет заоблачной популярности жены и твоей серости, ненужности.

Сейчас слишком поздно. Он никогда не сможет привыкнуть к другой женщине. Мила настолько вошла в него, настолько пустила корни в сердце, душу, так истерзала самолюбие и гордость, что надеяться на очищение от прошлого не приходилось. Максим был уверен, что теперь он принадлежит только себе. Его ждет жизнь одиночки, что нисколько не пугало. Он будет потакать собственным желаниям, наверстывая упущенное за долгие годы, баловать себя. И пусть ему уже за пятьдесят. Черт возьми, возраст неблагодарная штука, определяющаяся скорее впечатлениями и опытом прожитого, чем данными паспорта. По большому счету, Максим знал, что внутри он — тот же мальчишка, который никогда не мог наполовину любить и жить. Наверное, поэтому он так долго ждал от Милы ответных чувств. Он не мог поверить, что его максимализм, самопожертвование не растопят ледок, покрывающий ее ровно бьющееся сердце. Он ошибся. Обидно было сознавать это, но Смыслов понимал, что устал врать самому себе. Теперь он должен научиться жить без Милы. И еще — как можно быстрее забыть все те унижения, которые он добровольно сносил от нее. Ему нужно попытаться снова возродить свое растоптанное самолюбие, встряхнуться. В конце концов, он еще не так стар…

Максим нащупал в кармане пачку сигарет и снова закурил. Он курил, продолжая смотреть на закрытую дверь, обитую коричневым дерматином. У него не было определенных желаний, он не знал, что будет делать дальше, как только закончится эта сигарета, но, наверное, существует что-то свыше, посылающее нам подсказки, ненавязчивые знаки, помогающее выйти из тупика. Дверь медленно открылась. Смыслов увидел Ирину. Ее силуэт на фоне тусклого света лампы в прихожей казался темным, безликим. Но Максим знал, что огромные синие глаза смотрят прямо на него. Он не удивился, словно ждал этого.

— Я так и знала, — тихо сказала Ирина и распахнула дверь настежь. — Заходи, Максим. Пожалуйста, зайди.

Смыслов опустил голову. То ли едкий дым попал в глаза, то ли все-таки они наполнились слезами благодарности. В любом случае, он не хотел, чтобы Ирина видела эти слезы. Он не должен снова быть жалким. Кажется, появляется шанс все изменить. Теперь все будет наоборот: он станет принимать знаки внимания, любовь и заботу. Ирина не лгала, не играла. Она просто немного поспешила. Пусть так. Женщинам нужно прощать ошибки, особенно те, что совершаются в порыве эмоций. Пришло его время быть великодушным и решительным.

— Я не буду больше пугать тебя, — еще тише произнесла Ирина, поправляя поясок халата.

Он молча отвернулся, отступил на два шага назад, не видя, как вытянулось и застыло ее лицо. Хмелевская увидела, как Смыслов затушил сигарету о маленькую железную баночку, и с облегчением выдохнула. Максим через несколько мгновений оказался рядом. Ирина не смогла сдержать улыбку.

— Я подумала, что ты вот так молча уйдешь… — отступая в глубь прихожей, прошептала она.

— Нет, спасибо, что позвала. Который час? — тихо затворяя за собой дверь, спросил Смыслов.

— Скоро полночь, — оглянувшись на часы, ответила Хмелевская.

— Я не могу сейчас быть один.

— Я понимаю. Составлю тебе компанию, если хочешь говорить, а если нет — дам снотворное, и ты поспишь.

— Да, я хочу спать, — глухо ответил Максим, представляя, как укроется теплым одеялом и хотя бы на несколько часов отключится от этого кошмара.