Рыбари и Виноградари - Михаил Харит

К счастью, у мамы нашлась хорошая подруга, известный врач, специализировавшаяся по любовным недугам.

«Студент без триппера — что корабль без шкипера», — жизнерадостно сообщила она, всаживая болезненный укол в ягодицу.

«Изнемогает плоть моя…» — со стоном изрёк Максим, разглядывая своего поникшего «отца тысяч».

Когда он учился на последнем курсе, всех арестовали — и «Карла Маркса», и оккультных дам, и Максима. Следователем оказался весёлый молодой человек, который с ходу предложил парню два варианта. Первый — заниматься духовным просветлением сидя в тюрьме. Второй, предложенный из уважения к его заслуженному деду, — сотрудничать с органами.

Максим испытывал чувство унижения от того, что испугался не на шутку.

Этот развязный тип, сидевший напротив, был так уверен в своей прозорливости и считал себя столь невероятно умным… Трудно было придумать что-нибудь более нелепое, чем грубая вербовка человека, который всю жизнь готовил себя к секретной работе.

От сознания неуместности происходящего было досадно до крайности. Совсем не так он представлял себе вступление в ряды защитников государства. Где фанфары и хвалебные речи? Где скупые слёзы восхищения родителей? Где зависть друзей?

Следователь принял его размышления за сомнения и принялся с юмором описывать детали тантрических секс-практик, принятых в тюрьме.

Но Максим уже не боялся. Он молча подписал предложенный документ. Не хотелось расстраивать следователя, но он запомнил его фамилию, и когда-нибудь растопчет весельчака. Максим не чувствовал себя злопамятным, просто память хорошая, да злой в папу. «От смеха болит сердце», — говаривал мудрый царь Соломон. Наверное, про тех, кто смеялся не над клоунами, а над царями и магами.

Институт он закончил с красным дипломом и без судимости.

В результате был направлен в секретный НИИ. Работа оказалась скучной, а неприятнее всего были частые командировки на отдалённые полигоны, где осуществлялись испытания новой техники.

Там была лишь тусклая пустота. Нет, сначала военные заводы казались кипящими деятельностью людскими муравейниками. Кумачовые транспаранты, улыбчивый директор, сверкающая новой краской техника, увлечённые своей работой энтузиасты. Но через несколько часов вдруг становилось ясно, что всё на самом деле не так.

В детстве они с дедом ездили смотреть Бородинскую панораму. В первый момент мальчику показалось, что они оказались в поле, где кипит сражение. Максим крепко схватил за руку деда, чтобы не потеряться. Но затем стало понятно, что на самом деле они стоят в совсем небольшом зале, а люди, пушки, лошади и даже само поле с далёким лесом — лишь рисунок на картоне. А потом они прошли за кулисы. Там была лишь серая стена, уходящая по кругу, пыльные деревянные подпорки и много грязных проводов.

— Такова наша реальность, — сказал дед загадочную фразу.

В командировках Максиму показалось, что он понял эти слова.

Каким-то другим зрением он видел, что промышленные гиганты — лишь заброшенные свалки с грудой металлолома. Цветные краски давно сбежали из этих унылых мест, и мир мерещился одноцветным. Всё казалось плоским и нарисованным карандашом. Жизнь отсутствовала. Во рту ощущался сухой вкус пыльного картона. Эта бесцветная атмосфера высасывала силу. Тела людей таяли, будто их стирали ластиком, и чудилось, что он один, а все давно ушли по случаю затянувшегося на годы обеденного перерыва. В пустых цехах что-то гулко ухало и шумело. Монотонно вращались огромные колёса — возможно, их просто забыли выключить. Где-то струилась вода. Казалось, что вокруг суровый потусторонний ландшафт, всплывший из тяжёлого сна. Звуки, хотя и были громкими, усыпляли, а точнее, не будили. Хотелось зябко перевернуться на другой бок и плотнее закутаться в одеяло.

Туземец-проводник с лицом директора вёл московскую комиссию по цехам и монотонной скороговоркой вещал о трудовых былинных подвигах. Чудилось, как от стенда «Ударники производства» беззвучно отделялись призраки передовиков. Они убегали куда-то вдаль, наверное, чтобы догнать и перегнать Запад и победить время, превратив «пятилетку» в три года. А может, просто убегали…

За стеной невнятно слышались безнадёжные стоны, и зубовный скрежет мающихся душ, и плач аккомпанирующей им гитары.

— Самодеятельность репетирует… — объяснял директор. — Гордость района!

Максиму казалось, что он существует в крохотном лучике света, который отбрасывает его тело, затерянное в этом тусклом мире. Там, куда падал отблеск, карандашный рисунок раскрашивался, и вновь казалось, что завод живой. Но за пределами света царила тьма.

«Что-то неладное творится с моей страной, — ловил он неожиданную мысль. — Словно исчезла некая одушевляющая энергия, подпитывающая реальность. „Дух Святой“ ушёл», — вдруг подумал он, и от этой мысли стало страшно. Колесо крутилось, но белка давно умерла.

Максим чувствовал себя усталым. Огонёк, живущий внутри него, требовал подпитки, словно костёр — свежих дров. Тогда он говорил, что «отойдёт на минутку», и быстро шёл в сторону высокого бетонного забора, покрытого рядами колючей проволоки, свешивающейся вниз, словно оплывающие свечи на картинах Дали. В заборе зияли многочисленные дыры. Максим выбирал ту, где сновало меньше потусторонних теней. Задержав взгляд, он видел, что это рабочие, растаскивающие что-то с территории завода, словно трудолюбивые муравьи. Их лица были серьёзны и сосредоточены, они искренне считали, что день, когда ничего не украдено, прожит зря.

Он протискивался в узкий лаз, стараясь не зацепиться за торчащую ржавую арматуру. Снаружи мир вновь вспыхивал красками.

«Может быть, это со мной что-то не в порядке?» — вновь появлялась странная мысль.

За забором млела под солнцем берёзовая роща с зелёной бархатной и тёплой травой, неторопливо текла речка.

Как приятно было вновь чувствовать жизнь, просыпаясь от кошмарного сна! Странно, но при этом он всегда начинал безудержно зевать. Челюсти сводило, мышцы шеи ныли, как перетруженные верёвки. Он ложился на высоком берегу, уставившись в бездну неба. С облаками лениво проплывали мысли: «Бездна — это то, что не имеет дна. Не имеет… Нищий… Блаженны нищие духом, ибо их есть царствие небесное». Тело автономно всасывало энергию с жадностью комара, выбравшегося из недр пылесоса, куда его коварно затянули.

Через час, повинуясь долгу, он вновь пролезал в дыру забора, возвращаясь в туманное сновидение.

Цех по-прежнему был пуст. Своих не наблюдалось, словно он вернулся на поле боя, а фронт ушёл. Но Максим знал, куда идти. В конце тёмного тоннеля-коридора всегда светилось окошко парткома. Там заседал штаб. Ведь запуск новой техники редко удавался с первого раза. Аккуратно прикрыв за собой дверь, Максим садился на свободное место, наливал в заботливо подвинутый стакан шипучий «Боржоми». Казалось, его отсутствия не замечали, словно он был тенью. «Может быть, и другие тоже находятся в этом жутком потустороннем состоянии», — думал он. Совещание шло по раз и навсегда заведённому сценарию: