Последний поезд в Москву - Рене Нюберг

По правде говоря, Гиммлер запретил убивать немецких евреев, но тут уж получилось то, что получилось, и первая партия была уничтожена вскоре после прибытия в Ригу.

Кстати, отношение к западноевропейским евреям отличалось от отношения к евреям польским, прибалтийским и русским. Последних убивали на месте, первых же отправляли в лагеря, часть из них спустя некоторое время стала подобными Освенциму фабриками смерти, а потом – символом Холокоста.

Маша с Йозефом отправились в вынужденное путешествие в европейских костюмах, кожаной обуви, с кожаными чемоданами. У Маши была с собой еще сумочка под цвет костюма. Несмотря на беглое владение языком, рижская пара выделялась среди остальных. В Алма-Ате их по приезде окрестили буржуями. Советские паспорта спасли Маше и Йозефу жизнь, но страна, в которую они попали, была для них абсолютно чужой[213].

Мать Анатолия Чубайса, еврейка, в первый день войны также спасалась бегством – из Литвы, где ее муж служил политруком танковой дивизии. Отношение литовских соседей за одну ночь переменилось на враждебное. В конце концов ей удалось, размахивая советским паспортом, попасть в грузовик, который, несмотря на атаки штурмовиков, перевез ее на другой берег Немана.

На поезд она села в Латвии, в Даугавпилсе, который немцы захватили 26 июня. В углу того же телячьего вагона сидела семья: муж с женой и двумя детьми. “По их внешнему виду, лицам и одежде видно было, что они не из Советского Союза. Это были латышские евреи. Они были страшно напуганы, молчали, а на мои вопросы, куда они едут, отвечали с заметным акцентом: “В Ленинград”, – рассказывает она.

Замаскированный ветками поезд привез мать Чубайса через Минск в Москву: “Мы ехали по ночам, а днем стояли в лесу, маскировались”. Когда поезд прибыл в Москву, на Курский вокзал, она поинтересовалась его конечным пунктом назначения. Ответ был таков: “Куда этот поезд едет, точно неизвестно. Ясно только, что далеко, в глубь России”[214].

Похожей, вероятно, была атмосфера в поезде, везшем Машу с Йозефом. Сначала путь лежал на северо-восток, к Ленинграду. Конечный пункт был неизвестен. Советский Союз попытался все же в хаосе первых дней войны эвакуировать по максимуму промышленность и ведомственные организации, а также их сотрудников. Через два дня после нападения Германии был основан Совет по эвакуации, главой которого стал Лазарь Каганович[215], а его заместителем – Алексей Косыгин[216].

К концу ноября 1941-го Советский Союз эвакуировал 12 миллионов человек из западных регионов страны. В их числе было около миллиона живших до 1938 года по внутреннюю сторону границы “восточных евреев”. Всего 200 тысячам, или 10–12 % от всех “западных евреев”, удалось бежать из оккупированных Польши и Прибалтики. Путь их лежал в глубокий тыл, за Урал в Сибирь, Казахстан и Среднюю Азию[217].

Прибалтийским евреям помогло владение русским языком, который был у них лучше, чем, скажем, у переселенцев из Польши. Ни беженцы из Польши, ни беженцы из Прибалтики не могли знать, что треть жителей Казахстана всего 10 лет назад умерли от голода из-за последствий насильственной коллективизации. По мнению Снайдера, эвакуированные в Казахстан едва ли вообще знали, кто такие кулаки, их предшественники в казахских степях[218]. В Казахстан ссылали и поволжских немцев. Снайдер сравнивает выселение более 400 тысяч поволжских немцев, его скорость и расстояния с беспорядочными насильственными перемещениями, осуществляемыми Германией, и приходит к выводу, что у Сталина с логистикой было лучше[219]. Согласно сделанному в 1988 году докладу главы КГБ Виктора Чебрикова, количество депортированных советских немцев составляло 815 тысяч[220].

Как долго ехали Маша с Йозефом и почему оказались в Алма-Ате, а не, например, в Ташкенте – этого мы уже не узнаем. Эвакуация длительностью в несколько недель, а то и в целый месяц, была для лета 1941-го делом обычным. А эти два города по советским меркам считались соседними: между ними существовало и автомобильное, и железнодорожное сообщение, и расстояние составляло “всего” около 900 километров.

С Казанского вокзала Москвы поезда шли на Волгу, в Куйбышев (Самару) – туда эвакуировали руководство страны и дипкорпус. С Казанского вокзала отправлялся транспорт и на Урал, а также по построенной в 1906 году Трансаральской железной дороге в Казахстан и Среднюю Азию. Территории за Уралом изначально не предназначались для эвакуации, но поражения на фронте скорректировали планы. Путь поездов лежал через расположенный на юге Урала Чкалов (Оренбург) в два основных центра эвакуации, из которых Ташкент был крупнее и мог вместить больше беженцев (около 150 тысяч).

Население обоих городов было тогда еще по большей части русским.

Ташкент обладал для голодных беженцев особой привлекательностью. В СССР была очень популярна написанная Александром Неверовым в 1923 году детская книжка “Ташкент – город хлебный” – о 12-летнем мальчишке, убегающем с голодного Поволжья в Ташкент за хлебом. Книга переводилась на польский и идиш, так что беженцам из Польши и Прибалтики она тоже была знакома[221]. Можно еще добавить, что Сталин в 1928 году выслал Троцкого в Алма-Ату, а оттуда на следующий год – в Турцию.

В солнечном континентальном климате на высоте в 2000 метров над уровнем моря можно было проводить съемки под открытым небом, не устанавливая дорогое студийное оборудование. Поэтому киностудии “Мосфильм” и “Ленфильм” эвакуировали в Алма-Ату. За годы войны эти киностудии совместно сняли 20 полнометражных фильмов. Родившийся в Риге Сергей Эйзенштейн снял в Алма-Ате “Ивана Грозного”[222]. В Алма-Ату приехали также известные музыканты и писатели.