Дворец утопленницы - Кристин Мэнган

– Гилли? – проговорила она в домофон, заранее уверенная, что так и есть.

– Фрэнсис, – раздался знакомый голос, – какие у вас планы на вечер?

Фрэнки подавила невольную улыбку.

– Да особенно никаких. А что?

– У меня есть два билета в оперу и ни одного желающего составить мне компанию.

Фрэнки много лет не была в опере – со времен той самой поездки в Париж в юности, с удивлением осознала она. Ей смутно помнилась пышно отделанная, тесная ложа – сплошная позолота и темно-красный бархат, – узкие стулья, нещадно скрипевшие, стоило только шевельнуться. А что до оперы, это, кажется, была «Богема», но точно Фрэнки не помнила. Ярче всего в сознании отпечатались цвета – вспышки красного, брызги синего – и воздух, густо, отчетливо пахнувший театром, а еще пылью, дымом и чем-то другим, плотным и насыщенным, наполнявшим все ее существо предвкушением. К домофону она подходила с намерением отказаться от любых приглашений Гилли, но сейчас, стоя среди необъятной тишины палаццо, представляя себе, как наряжается в вечернее платье, занимает свое кресло в притихшем зрительном зале, вдруг поняла, что именно это ей и нужно.

– Сегодня «Макбет», – сообщила Гилли, когда они шли к театру, и Фрэнки, взглянув ей в глаза, красноречиво выражавшие то, чего она не сказала вслух – ах, как нам повезло, какая чудесная опера, какой чудесный вечер, – подумала, что жизнь Гилли, верно, состоит из таких вот вечеров. Из удачных совпадений и идеальных мгновений, которые случаются лишь благодаря ее умению оказаться в нужное время в нужном месте и всегда сказать именно то, что нужно.

Фрэнки попыталась припомнить, нравится ли ей вообще «Макбет» – вся эта кровь, убийства, дурные предзнаменования. Послушать бы лучше «Аиду» или «Кармен», какую-нибудь историю про тяготы любви, которая принесет удовольствие, но не разбередит душу столь же сильно, как ослепительная и трагическая судьба леди Макбет.

– Мои соседки были возмущены, когда узнали, что я собираюсь потратить вечер пятницы на оперу, – сказала Гилли, явно гордая тем, что отправилась в храм культуры, а не последовала за своей стаей в какой-нибудь из местных баров. Оделась она соответственно случаю. На ней был комплект незамысловатого кроя – в талию, с длинной юбкой, – но цветочный рисунок на ткани переливался и мерцал на свету. Пальто она, несмотря на холод, оставила дома. Фрэнки чувствовала, что в своем прямом черном платье без рукавов теряется на ее фоне, и была рада, что додумалась хотя бы надеть к нему перчатки, которые – хотелось верить – добавляли образу капельку шика.

Она нахмурилась:

– Почему это?

– Они отправились охотиться, – ответила Гилли, многозначительно усмехнувшись. Девушка взяла Фрэнки под локоть и с ноткой игривой досады в голосе пояснила: – На мужчин, Фрэнсис!

– А вы что же к ним не присоединились? – спросила Фрэнки, пока они поднимались по ступенькам. Другой вопрос, вертевшийся у нее на языке со дня их первой встречи, повис в воздухе.

Гилли повернула к ней голову:

– Вместо того чтобы проводить время с вами, хотите сказать?

– Да, именно это я и хочу сказать.

Фрэнки вгляделась в ее лицо и тут только заметила, что под слоем макияжа оно выглядит совсем иначе. Впечатление было обескураживающее. Гилли казалась старше, проницательнее. Глаза из-за стрелок на веках будто сузились, а невероятной длины накладные ресницы придавали им какое-то недоброе выражение, из-за чего улыбка, почти никогда не сходившая с ее лица, смотрелась фальшиво, даже зловеще. В таком виде ей было впору не сидеть в зале, а выступать на сцене.

Гилли, похоже, не заметила столь пристального внимания к себе. Вместо этого она склонила голову набок и сказала:

– А вы все-таки немного странная.

Фрэнки отметила про себя, что вопрос она предпочла обойти стороной.

– Простите, что разочаровала.

– Вовсе нет, – начала Гилли, не уловив сарказма в ее голосе. – В некотором смысле вы именно такая, какой и должна быть писательница, – со всей искренностью договорила она.

Фрэнки не нашлась с ответом, поэтому они молча перешагнули порог театра, плечом к плечу, все еще держа друг друга под локоть.

Места оказались лучше, чем Фрэнки ожидала. Им досталась целая ложа на двоих, хотя это, справедливости ради, объяснялось простым везением. Ложа была рассчитана на четверых, но двое других зрителей не явились, и потому Гилли и Фрэнки заняли места в первом ряду, у самого парапета. Цвет венецианского общества, лившийся с холодной улицы в золотую клетку театра «Ла Фениче», был перед ними как на ладони. Театр горел дважды, прошептала Гилли ей на ухо, пока они наблюдали, как сияющие драгоценностями женщины в мехах и вечерних платьях в пол плывут к своим местам в первых рядах партера, а их мужья покорно плетутся следом с театральными биноклями в руках. Смотрите, – Гилли обратила внимание Фрэнки на изящную даму в кимоно, величественно шагавшую к своему месту в глубине зала.

Оркестр начал настраиваться, и зрители притихли.

Говорившие перешли на шепот, многие и вовсе умолкли, а затем, когда в зале приглушили свет, установилась полная тишина. Фрэнки всегда любила этот миг – это безмолвие, исполненное предвкушения, готовности к путешествию в неизведанный мир. А потом путешествие начиналось – звучала музыка, набегала волнами, затапливала зал, накрывала с головой. Фрэнки скучала по этому ощущению, по возможности отдаться чему-то душой и телом, целиком, безраздельно. Она попыталась припомнить, когда испытывала нечто подобное в последний раз. И, поняв, резко выпрямилась на стуле – во время работы над первым романом, вот когда.

Она готовилась окунуться в музыку, освободиться хотя бы на несколько часов от уз материального мира. Повернувшись в театральных сумерках к Гилли, она поймала на себе ее внимательный, испытующий взгляд. В нем сквозило то же сдержанное любопытство, с каким сама Фрэнки могла бы рассматривать нечто незнакомое, в равной степени занятное и непостижимое. Еле заметно улыбнувшись, она повернулась к сцене. Примерно через минуту она почувствовала, что и Гилли отвела взгляд.

Занавес поднялся, и зал окутала тьма. После этого не было ничего, кроме света, лившегося со сцены, кроме солистов и музыкантов, наполнявших его жизнью.

Во время антракта Фрэнки не хотелось уходить со своего места.

– Пойдемте выпьем шампанского, пока снова не погасили свет, – тихонько проговорила Гилли, тронув ее за руку. Но Фрэнки, последние полтора часа завороженно стискивавшей парапет, казалась неприятной одна мысль о том, чтобы встать и уйти из ложи, которая успела за это время сделаться родной. Ей хотелось одного – остаться в мире, куда перенесла ее опера, в мире дыма, мечей и неминуемой расправы.

Скрепя сердце она покинула уютную ложу и покорно нырнула следом за Гилли в пучину хаоса – толпу ценителей оперы, в едином порыве стремившихся в буфет. Гилли облокотилась на стойку, держа на весу бокал, – пузырьки шампанского опасно близко подбирались к самому краю, казалось, вот-вот выскочат наружу. Полчища зрителей осаждали бар, выкрикивая заказы, надеясь пропустить еще по бокалу, пока не пришло время возвращаться в зал, но Гилли умудрилась, в свойственной ей манере, добыть два бокала шампанского, даже не заметив всеобщей суеты.