Повторите, пожалуйста, марш Мендельсона (сборник) - Ариадна Борисова

Оставив счастливца доставать птиц, опоздавший охотник тронулся дальше, на россыпь мелких озер.

Еле заметная влажная тропка вилась между кочками мари. Подошвы сапог выдавливали во мху водянистые вмятины, и упругий зеленый ворс восстанавливался за спиной. Тихонькому были известны здесь все тропы, все броды и омуты в речках, всякое озеро, всякий ручей. Если к друзьям Дениса охотничий азарт пришел в зрелости, то Василий Игнатьевич начал промышлять в родных местах, будучи желторотым огольцом. Теперь же он чувствовал себя так, словно земля, знакомая до каждого бочажка и пня у тропы, увидела в нем какое-то отклонение. Какую-то червоточину, несовместимую с правдой рода охотников и рыбаков. Мысли возвращались к Аделе, к ее светлому лицу у калитки, когда он уходил в лес надолго. Уходил с легким сердцем, храня в памяти ее улыбку. Теперь Василия Игнатьевича никто не провожал, и пустота у калитки казалась ему потерей благословения на добытчицкую фортуну.

Вытянувшиеся бок о бок пять мочажин, где совсем недавно паслись утиные выводки и пугливые в линьке селезни выставляли пикеты стражей, были необитаемы. Василий Игнатьевич обошел кругами дремучие озерца, запустил чучелок в одно из средних. Через час томительного ожидания показалась стайка серых уток. Пролетела мимо. Не обратила внимания на невзрачных чужаков и гостеприимные призывы манка.

К большому озеру Василий Игнатьевич вернулся в полдень, но к костру не пошел, как ни кликали. Только рукой махнул: сами обедайте, я не хочу…

Лишь раз птицы сели достаточно близко. Охотник по-пластунски подполз к краю берега, прицелился, плавно надавил на спуск… Промах. Не может быть – промах! Утки поднялись все до одной. Не таясь, Василий Игнатьевич встал в полный рост и выстрелил по летящим, уже почему-то зная, что вхолостую. Не могло быть так, но было: снова не повезло наследному промысловику.

Перед домашним ужином, оглядывая сложенные на крыльце трофеи, удрученный чуть не до слез, Василий Игнатьевич заметил куличков в куче уток. Тонконогую мелочь он обычно не стрелял, мясца в малой дичи с ладонь. А тут решил – утром попробую, хоть посмотрю, смогу ли попасть.

Денис наварил утиного жаркого с картошкой. Подал дядьке как хозяину самую большую грудку, одетую желтой от жира кожицей.

Не заслужил, уныло подумал Василий Игнатьевич. Водку пить не стал. С неудовольствием посматривал на племянника – тот хлопал одну рюмку за другой не глядя и скоро принялся травить анекдоты. Вот чего не любил в нем старший родственник, так это неуемного суесловия, срамящего фамилию.

– Встречаются на охоте два крокодила. Первый хвалится, что трех негров съел. Спрашивает: «А ты?» Тот говорит: «Одного русского». – «Врешь! Ну-ка дыхни!»

Денис хохотал вместе с остальными, будто не сам рассказывал. Виртуозно умудрялся совмещать балагурство и выпивку с щелканьем семечек. Несколько пачек «Белочки» привез с собой, надеясь покончить с курением, весь пол в кухне заплевал шелухой.

– Не наворожи «белочку», оставь пойло на завтра, – пошутил кто-то.

– Оставлю вам, не боись. Мне-то завтра машину вести, – напомнил Денис.

Значит, завтра к вечеру домой уедут, с виноватым облегчением понял Василий Игнатьевич. Работают люди, освободятся только в пятницу, к субботнему бдению в озерных засадах.

Схватив за руку, племянник не дал подняться вслед за гостями, вышедшими на улицу покурить:

– Подожди, разговор есть… Что, дядь Вась, опять, как весной, не получается у тебя с дичью?

– Ну. И что?

– Не думал почему? Может, зрение забарахлило?

– Нормальное у меня зрение.

– Ружье?

– Оба ружья на мишенях проверял. Тоже все хорошо.

– Тогда почему?

– Заладил – почему, почему! – рассердился Василий Игнатьевич. – Причин не ищи! Во мне самом причина, какой-то заряд в организме, видать, пропал.

– Слушай, дядь Вась, – замялся Денис, – я, кажется, догадываюсь, в чем тут дело. Ты… это… не старик же… Балуешь его хоть иногда?

– Некогда, ни до чего руки не доходят, – пробормотал Василий Игнатьевич и страшно смутился, когда сообразил что сказал. Обормот так и грохнул. Отсмеявшись, вытер рукавом слезы:

– Дядь Вась, ты знаешь, что такое «Виагра»?

– Знаю, в телевизоре видел, – буркнул тот.

Племянник уточнил:

– Я не об ансамбле «ВИА Гра» говорю. Я о средстве…

– Знаю! – закричал Василий Игнатьевич, встал и вышел. Он эту рекламу с клипом, где бравенькие старички сально подмигивали, кладя на язык голубые таблетки, терпеть не мог.

На следующий день промахи продолжились. Как ни маскировался в тростниках, как ни подкрадывался – стаи вспархивали и насмешливо, безмятежно летели под зряшным боем. С необычным волнением ловил Василий Игнатьевич на мушку бекасов, даже чибисов держал на прицеле в лугах, но рука останавливалась, так и не нажав на спусковой крючок.

Отовсюду слышались далекие и близкие выстрелы. Кому-то фартило… Пронеслась мысль о Клавдии… не она ли сглазила? В досаде от дрянной мысли стукнул палкой об угли костра. Пепел – тучей, еле откашлялся.

– Мне доли не надо, – сказал Василий Игнатьевич, когда охотники по неписаным правилам делили к отъезду трофеи по числу добытчиков. – Человек я вольный, времени полно, успею набить.

– Дядь Вась, ты серьезно о нашем разговоре подумай, – шепнул Денис. – Нет-нет, я не о тете Клаве! Я о «Виагре». Конкретное снадобье, чес-слово, сам знаю. Так взбодрит, что все утки будут твои, – и хохотнул: – К женщинам тоже, вот увидишь, охота придет!

…Уехали. Василий Игнатьевич подождал три часа, пока ребята добирались до города. Суеверие, конечно, но чем черт не шутит – только тогда вымел из дому налузганную племянником шелуху.

Промчалась половина бесплодной недели. Тропы и ноги исхожены, начала побаливать поясница. Разогнув утром спину на старом Денискином турнике, Василий Игнатьевич упрямо шагал к озерам. Между множеством необъяснимых промахов взял наконец двух чирков, подстреленных как будто случайно. Пряча глаза, отдал их Клавдии. Женщина радостно предстала вечерком на пороге с традиционной уже крынкой молока и пирожками. Наверное, подумала, что поскупился на крупных уток…

– Прости, Клавдия, ты бы не приходила, – осмелился сказать.

– Почему?

– Люди могут подумать всякое.

– А и пусть думают! – она игриво махнула на него концом шали.

Ну что станешь делать с непонятливой? Василий Игнатьевич устало вздохнул:

– Не готов я к другой жизни, Клавдия.

– Ладно, – посерьезнела женщина, – буду ждать, пока станешь готов.

Забрала чистые крынки и ушла, погладив по небритой щеке.

«Лучше бы ударила и никогда б сюда больше не шастала», – тоскливо подумал Василий Игнатьевич, пугаясь обещания в ее словах. Одновременно радовался, что на неопределенное время удалось отсрочить активные претензии Клавдии к его одиночеству. Посидел в кухне, куря в печь, нашарил в углу за шкафом початую бутылку водки и от расстройства всю выпил.