Легкое поведение - Линда Джейвин

— Берти говорит, что, раз попробовав китаянку, уже никогда не вернешься к западным женщинам, которые либо видят в блуде великую жертву, либо ведут себя как бесстыжие шлюхи. Что, разумеется, возвращает нас к разговору о…

— Берти — сифилитический болван, — рявкнул Моррисон, обрывая Джеймсона на полуслове. — К тому же он бессовестно врет, потому что возвращался к леди Бредон бессчетное количество раз.

— Интересный персонаж этот Берти. Говорит на пяти языках, имитирует крики пекинских погонщиков мулов, написал довольно забавные мемуары об осаде. Кажется, они хорошо продавались.

Чтиво для идиотов, подумал Моррисон. Он слышал, что некоторые читатели действительно предпочли поверхностный рассказ Берти о недавних событиях тому, что написал сам Моррисон. Его раздражение устремилось в направлении Берти Ленокса и Симпсона, прежде чем вернулось к первоисточнику.

— Как бы то ни было, — сказал он, красноречиво взглянув на Джеймсона, — мне совершенно все равно, что вытворяет этот Берти. Но я искренне симпатизирую леди Бредон и полагаю что в постели она куда искуснее, чем Берти, у которого пузо идет впереди носа.

— Я все слышал. — В дверях показался Дюма, одной рукой похлопывающий себя по животу. — Отныне буду стараться заходить бочком. Привет, Джеймсон. — Судя по голосу, он был несколько удивлен присутствием Джеймсона в гостиной Моррисона, но пожал ему руку с таким видом, будто их встречи случались каждый день.

— Какие новости, Дюма? — спросил Моррисон, с облегчением восприняв появление друга.

— Сегодня за ланчем встречался с японским военным атташе Камеи. Похоже, русский министр упорно пытается убедить китайцев помочь России в войне против японцев в Маньчжурии.

— Естественно, Камеи настаивает на том, чтобы китайцы сохраняли нейтралитет в этом конфликте.

— Задача не из легких, не кажется ли тебе, учитывая, что воюют на китайской земле? — вмешался Джеймсон.

Друзья переглянулись и уставились на него.

— Сами посудите, — продолжил Джеймсон. — В последний род, когда японцы вторглись в Маньчжурию — сколько там… девять лет тому назад, во время китайско-японской войны, — они в одном Порт-Артуре уничтожили тысячи китайских граждан. Целые города сровняли с землей. Горы сожженных трупов. Неудивительно, что, хотя по Симоносекскому договору Ляодунский полуостров отошел к Японии, китайцы с радостью впустили туда русских.

— Прямое нарушение естественного права, — отрезал Моррисон, для убедительности хлопнув по столу рукой. — Китайцы позволили русским взять Порт-Артур только потому, что русские помогли им выплатить военные репарации в пользу Японии.

Джеймсон пожал плечами:

— Согласен. Я просто хочу сказать, что китайцев вряд ли обрадует перспектива вновь увидеть в Маньчжурии японские войска. Вот и все. Но я не критикую войну. У меня есть свой интерес в маньчжурских рудниках, и мне очень хочется его защитить.

Моррисон как раз обдумывал, чем ответить Джеймсону, когда Куан, уже вернувшийся с покупками, дал звонок к обеду.

Стол у Моррисона нельзя было назвать самым модным и изысканным в Пекине, но именно в этот вечер он выглядел вполне достойно. Свечи в высоких серебряных канделябрах отбрасывали теплый свет на скатерть из камчатного полотна. С торца в скромной вазе торчали ветви цветущей сакуры, середину стола занимало ярусное блюдо с цукатами и сухофруктами.

С супом мужчины выпили еще немного шерри, а к рыбе подали рейнвейн. Они усердно поглощали баранину с жареным картофелем и пивом, рис и карри с ветчиной, жидкий заварной крем, сыр и салат, хлеб и сливочное масло, пили портвейн. Куан только успевал подносить блюда. Но Моррисон исходил желчью. Еда, как хороша она ни была, лишь усугубила расстройство желудка. Он почти не участвовал в беседе, в то время как Джеймсон без умолку болтал о золотоносных рудниках в Джехоле и сыпал фальшивыми новостями из Запретного города. Он покивал с преувеличенным энтузиазмом, когда Дюма сообщил о том, что русская армия испытывает трудности с поставками провизии и оружия.

Мужчины только приступили к ликерам, когда Моррисон, не в силах больше сдерживаться, повернулся к Дюма и объявил:

— А наш Джеймсон-то влюбился.

— Да ты что? — изумился Дюма. — И кто же эта счастливица?

— Мисс Мэй Перкинс, — с готовностью ответил хозяин дома.

— О, в самом деле? — жизнерадостно воскликнул Дюма. Суда по тому, как вздернулись его брови, он сильно сомневался в шансах Джеймсона.

— Сущая правда, — подтвердил Моррисон с той же скорбью, с какой евнух разглядывает свое «достоинство».

Дюма дернул головой. Улыбка на его губах померкла.

— Джеймсон говорит, что девушка — настоящая нимфоманка. И вроде бы он сам в этом убедился.

Дюма насторожился:

— Так это же замечательно, вы не находите?

— Она та еще кокетка. — Кивая и улыбаясь, как кот, проглотивший канарейку, Джеймсон закинул в рот вишенку. — Сведет с ума любого. — Следом за вишней в рот отправился его палец, принявшийся подправлять вставные зубы. — И такая очаровательная родинка повыше левой подвздошной кости. — Словно подразумевая, что другие не в курсе таких анатомических подробностей, он ткнул себе в живот, показывая место, где можно отыскать такую кость у него, правда, если только при вскрытии.

Моррисона переполнило такой жгучей яростью, что он даже не стал дожидаться, когда подожгут бренди в бокале. Он глубоко вдохнул и посчитал про себя до десяти, прежде чем поднял тост:

— За мисс Перкинс. — Эту маленькую куртизанку. Проститутку. Шлюху.

— За мисс Перкинс, — хором отозвались мужчины.

На следующее утро Моррисон проснулся с отвращением к солнечному свету и тупой головной болью после вчерашних алкогольных излишеств и открытий. Он с отчаянием, а потом и со злостью подумал о Мэй и Джеймсоне. Как она могла? Он приказал себе выбросить ее из головы. С Мэй покончено. Урок усвоен. В конце концов, он занятой человек. И у него полно других, более важных дел, чем страдания по американской потаскушке с таким дурным вкусом, что она польстилась на Джеймсона. Да, она была потрясающе хороша и опытна в постели, как любая проститутка. Но все это меркло на фоне двуличия и предательства — да еще при полном отсутствии вкуса. Джеймсон? Моррисон был близок с ней лишь однажды. И они не были помолвлены. Слава тебе, Господи!

Нет, подумал он. Это невозможно, я не верю в то, что она била с Джеймсоном так же, как была со мной. И тем не менее эта родинка… Возможно, она упоминала о ней в разговоре с Джеймсоном. Ведь Мэй болтушка, да еще такая раскованная, и, несмотря на материнские запреты, в душе остается актрисой. Она могла брякнуть про родинку ради пущего эффекта — совсем как в тот вечер, когда после ужина повергла всех в шок своим заявлением о тайном желании выйти замуж за аборигена. Как у бы не было ему больно думать о том, что Мэй могла открыть столь сокровенную подробность недостойному слушателю, он пришел к выводу, что свалял дурака, поверив Джеймсону на слово. Ведь всем было известно, что Джеймсон отъявленный лгун, а Моррисон оскорбил Мэй своими подозрениями!