Легкое поведение - Линда Джейвин

— Я — гений конспирации, — заверил Джеймс. — И с японцами уже работаю.

Что-то в интонации Джеймса подсказало Моррисону, что в этой истории есть второе дно. Но если он о чем и догадался, то виду не подал.

— Что ж, значит, так и договоримся, — произнес Моррисон после паузы. — Я напишу сэру Клоду. Не стану упоминать о нейтралитете, поскольку он может усмотреть в этом подвох. Лучше я распишу в красках, как благодаря твоим прямым репортажам с линии фронта, если тебе это разрешат, «Таймс» станет главным вестником войны. Это благоприятно отразится на каждом из нас и укрепит авторитет Британии. Я сделаю комплимент его прозорливости и отваге, которые он проявил, поддерживая нас, и заверю в том, что в том числе и его рукой в историю журналистики будет вписана новая страница.

Моррисон упивался восхищением, которое отразилось на лице Джеймса.

Когда вечерним поездом из Тяньцзиня вернулся Дюма, Моррисон передал ему суть разговора с Лайонелом Джеймсом.

— Будем надеяться, что разрешение все-таки поступит, — сказал Дюма. — Где сейчас твой человек?

— Возвращается в Японию.

— А у тебя какие планы?

— Задержусь здесь еще на денек, встречусь от его имени с рядом министров и военных атташе. Что касается моего личного плана действий, я пока в раздумьях.

— Насчет сэра Клода? Мне кажется, ты уже все придумал, и довольно удачно.

— Нет. Я имею в виду эту неприятную историю с Джеймсоном. Она не дает мне покоя.

— А… понимаю. Так почему бы тебе не разоблачить Джеймсона? предложил Дюма. — Если он говорит правду, тогда лучше, что ты ее знаешь. Если он просто пытался позлить тебя, это обязательно всплывет. Порасспроси его еще раз при свидетелях и посмотри, будет ли он держаться прежней версии.

— Отличная идея!

Моррисон черкнул записку Джеймсону с приглашением прийти завтра на ланч. Он позвал еще нескольких человек, которым был обязан приглашением. Среди них были британский военный офицер, полковник Бэгшоу, человек настолько тихий, что производил впечатление сомнамбулы, и его восторженная жена; миссис Уильямс, наискучнейшая англичанка, чей муж владел пароходством на реке Янцзы; и, как ни прискорбно, Нисбеты.

Так и случилось, что за ланчем Джеймсон по собственной инициативе посвятил сидевших по обе руки от него миссис Бэгшоу и миссис Нисбет в подробности его, как он сам выразился, завязавшегося романа с мисс Мэй Перкинс. Шок на лице миссис Нисбет и восторг на физиономии миссис Бэгшоу вдохновили Джеймсона на речь сколь клеветническую, столь и откровенную.

Подлейший человек, кипел Моррисон. Ведь чистый вымысел, а все равно его слушают затаив дыхание! Он явно прочитал «Венеру в мехах», после чего и без того скудное воображение покинуло его окончательно! Она не так порочна, как он это представляет. Как бы то ни было, ему самому Мэй не предлагала таких мерзостей, да он бы и не подчинился. Нет, заключил он, извращенные фантазии Джеймсона могли родиться только в воспаленном мозгу.

У него окончательно испортилось настроение, и захотелось говорить гадости. Когда полковник Бэгшоу шутки ради прошелся по секретарю британской дипмиссии Реджинальду Тауэру, вспомнив о его привычке засыпать на протокольных обедах, Моррисон огрызнулся:

— Никто никогда не жалеет об этом, предпочитая Тауэра спящим, а не ораторствующим.

Миссис Уильямс рассказала о том, что в их последний приезд в Лондон они побывали на концерте «вашей знаменитой соотечественницы» Нелли Мельба.

— Мадам Мельба! — воскликнул Моррисон. — У этой женщины манеры новых поселенцев. Она пьет, нецензурно выражается, а за столом позволяет вести такие непристойные разговоры, что приличные леди хватаются за сердце. Хотя, возможно, и не хуже того, что я сам только что выслушал.

Гости склонились над тарелками. Дюма от волнения так растеребил свои бакенбарды, что они уже топорщились в разные стороны. Джеймсон оставался агрессивно-жизнерадостным.

Моррисон испытал не меньшее облегчение, чем все присутствующие, когда ланч подошел к концу. Измотанный собственной сварливостью, он привел в порядок переписку, вышел прогуляться вдоль стены Тартара и вернулся ранним вечером с твердым намерением почитать. Два дня назад Мензис прислал ему в подарок большую коробку книг из английской книжной лавки в Тяньцзине. Его внимание привлекла лежавшая сверху книжица в красочной обложке: «Анна Ломбард», последний роман Виктории Кросс. По всему миру «Анна Ломбард» разошлась миллионным тиражом и стала бестселлером. Моррисон слышал, что автор ассоциируется с движением «Новая женщина», а ее роман вызвал небывалый скандал. Это его заинтриговало, но до сих пор ему так и не удалось заполучить экземпляр.

Моррисон зажег лампу и устроился в своем любимом кресле, ослабив узел галстука и сменив грубые башмаки на уютные домашние тапочки. Несмотря на приход весны, вечера в Северном Китае все еще были прохладными. Он укрыл колени шерстяным пледом. Куан поставил ему в ноги обогреватель. На пузатой плите тихо посвистывал чайник. По улице тяжело прошагал мул, запряженный в повозку, колокольчик вздрагивал с каждым поворотом его шеи.

Очень скоро Моррисон попал в объятия индийской ночи с ее «пурпурным небом, пульсирующим, пронизанным светом звезд и планет», в место, где «жаркий воздух и сам, казалось, дышал страстью», а тропические цветы «источали дурманящий аромат». Он усмехнулся про себя, читая описание колониального бала с его кудахчущими барышнями, поданное из уст рассказчика, Джеральда. Вместе с Джеральдом он встрепенулся, когда появилась изысканная и страстная красавица Анна Ломбард. Соглашаясь с Джеральдом, он кивнул, когда тот заметил, что, приехав на Восток, уже не думает о возвращении, потому что Восток «держит так, что не вырваться». И испытал не меньший шок, когда Джеральд обнаружил, что блистательная Анна не только выбрала в любовники аборигена пуштуна, но и — подумать только! — стала его женой. Романистка долго живописала мускульную и в то же время чувственную красоту пуштуна — словно пытаясь оправдать страсть белой женщины. Чувствуя, как нарастает его возмущение, Моррисон все быстрее перелистывал страницы, негодуя на Джеральда, который пассивно принимал оскорбление мужественности британца. Беззаветно влюбленный в Анну, Джеральд с почти что женской — это следовало подчеркнуть — преданностью ждал, когда та вернется к нему.

Дойдя до последней страницы, Моррисон резко захлопнул книгу. Теперь он понимал, почему некоторые критики называли роман «омерзительным» и «насквозь грязным», пусть даже кто-то (несомненно, женщины, скрывающиеся за мужскими псевдонимами) и объявлял его «выдающимся» и «достойным высшей похвалы».

Иллюзия субтропической жары растаяла, уступив место холодной пекинской ночи. Моррисон собирался лечь спать, но прежде решил записать в своем дневнике твердой и уверенной рукой, что «Анна Ломбард» — самый безнравственный роман, который ему когда-либо довелось прочесть. Джордж Эрнест Моррисон мог быть очень строгим судьей чужой безнравственности, и прежде всего женской: Нелли Мельба, императрица Цыси, Анна Ломбард и… Нет! Джеймсон — лгун, мастурбирующий сочинитель.