Сестры озерных вод - Олли Вингет

Она. И только она.

ОЛЕСЯ

Когда Стешка, ошалелая от ужаса, добежала до середины поляны, крича и плача, Леся еще не пришла в себя. Она стояла в центре круга, рассеянно поглядывая по сторонам, словно происходящее ее не касалось. По ногам тянуло свежим ветерком, но тучи расходились, оголяя голубые края неба. Даже солнце выглядывало из этих прорех. Не было больше хмари, и грозы не было. Но как случилось это, Олеся понять не могла.

Порезанную руку пекло, но боль не доставляла мучений. Она была очень далеко. Там же, где воспаленная рана, наполняющаяся гноем. Леся подняла ладонь, ожидая увидеть глубокий порез, мясо, может быть, даже кости, но ничего не было. Лишь розовая полоска шрама — свежего, но зажившего.

Так бывает на следующий год после беды, когда память запорашивает все плотным слоем новых воспоминаний, оставляя прошлое прошлому. Да только прошел не год — и часа еще не прошло. Под ногами у Леси валялся окровавленный серп. Ей даже показалось, что стертое временем лезвие довольно блестит на робком солнце. Напитое, умасленное, выполнившее свое предназначение, готовящееся хорошенько отдохнуть. Кровь еще алела и на запястье, куда хлынула рекой. Но сама рана сгладилась, зажила.

Леся вскинула глаза на стоящую рядом Глашу, но старуха на нее не смотрела, и окровавленная рука, застывшая в воздухе, ее не интересовала. Она подалась вперед, вся обращаясь в слух, подслеповатые глаза сощурились, ветер трепал выбившиеся из косы седые прядки. А лицо — морщинистое, не старое, но старческое, — сковало предчувствие беды.

— Матушка! — кричала Стешка, подбегая. — Там Дема! На поляне, Матушка!

Аксинья сорвалась с места, когда ветер донес до нее этот тонкий голосок. Как могла она бежать так быстро и легко, словно и не было в ней тяжести прожитых лет? Леся засмотрелась на ее ровный, стремительный бег. Ветер бил Матушку в лицо, волосы струились за прямой спиной, а длинное платье, схваченное пояском, было похоже на птичьи крылья, готовые к бою.

Следом за сестрой побежала и Глаша. Медленно, чуть заваливаясь в сторону, она устремилась к лесу, подхватив грязный подол, а Леся все еще стояла в круге, провожая их взглядом. Но когда из дома выскочил Лежка, волоча за собой рыжего мальчишку, оцепенение, сковавшее Лесю, отпустило. Она шагнула к Олегу, но тот даже не посмотрел в ее сторону.

— Пойдем, Матушка браниться будет… — канючил мальчишка, пытаясь утянуть брата обратно на крыльцо.

— Да помолчи ты, — резко одернул его Олег и подошел к кругу. — Что там?

— Не знаю… — сипло ответила Леся — горло пересохло от волнения. — Я вообще не понимаю, что за чертовщина тут…

Аксинья тем временем добежала до Стешки, схватила ее за локоть и потащила к лесу.

— Матушка высечет, как есть высечет… — понуро заныл мальчишка, но Олег его не слушал.

— Вы же хмарь гнали, да? — спросил он Лесю, не отрывая взгляда от деревьев, высящихся впереди.

— Кажется…

— И прогнали, чего они тогда… в чащу-то? Зачем? — Он нахмурился.

По высокому лбу тянулась мучная полоса.

— Все пропустил, — слабо улыбнулся он. — Дема скоро должен вернуться, хлеба свежего ему поднести…

Имя пронеслось в Лесе подобно разряду молнии.

— А кто он, Дема этот?

— Брат наш. — Олег наконец перевел взгляд на стоящую перед ним, улыбка стала чуть шире, говорить о брате было ему приятно. — И новый Хозяин леса. А приведет жену — так новым Батюшкой станет.

Леся заставила себя улыбнуться в ответ, но ей стало совсем уж жутко. Когда подобную глупость говорят свихнувшиеся бабки, принять это легче, чем услышать о Хозяине леса от красивого и молодого парня.

— Дема, значит… — протянула она, чтобы не молчать. — Кажется, о нем Стеша и кричала… — Хотела сказать что-то еще, но Олег больно схватил ее за руку.

— Что кричала? — дрогнувшим голосом спросил он.

— Не знаю, я не расслышала…

— Что она кричала? — повторил Олег, впиваясь длинными пальцами в ее кожу. — Вспоминай.

— Да отпусти ты меня! — вскинулась Леся и попыталась вырваться. — Что на поляне он какой-то… Кажется.

Хватка ослабла. Олег отшатнулся, попятился, бешено озираясь по сторонам.

— Мне нужно туда… — медленно проговорил он, обращаясь к мальчику, стоявшему рядом, и тот испуганно вскрикнул, округляя рот.

— Так нельзя же! — замотал он головой. — Не ходи, Лежка, не ходи…

— Если так… то я теперь старший. Нужно идти.

Конопатое лицо мальчишки сморщилось, вот-вот зайдется плачем, но руку, державшую Олега, мальчик отпустил. Смотреть, как жалобно он съежился, оставленный всеми, было невыносимо. Леся присела на корточки, вложила во влажную детскую ладошку свою ладонь и зашептала:

— Не бойся, я с тобой побуду. Тебя как зовут?

— Степушка… — выдохнул мальчик, шмыгая носом.

— А меня Леся. — Она улыбнулась и посмотрела на Олега. — Если тебе нужно — иди, я за ним пригляжу.

Лежка застыл, размышляя, но порыв ветра принес из леса отголосок крика, и решение было принято. Он коротко кивнул и сорвался с места. Степушка вздрогнул всем своим маленьким тельцем, но ничего не сказал.

— Пойдем-ка мы в дом, да? — спросила Леся, поднимаясь.

АКСИНЬЯ

Аксинья бежала через страх, как бегут сквозь неподатливую воду, рассекая ее всем телом, отталкивая руками, выдергивая ноги из топкого дна. Она не смотрела на лес, просто стремилась вперед, разделяя путь на отрезки. Вот рядом оказалась Стешка, испуганная зареванная корова — растрепалась, разнюнилась, тьфу. Аксинья схватила ее, сжала, одним яростным взглядом заставила замолчать. Не терять дыхание, а повернуться и бежать к лесу.

Так приблизился второй отрезок — четкая кромка деревьев, разделяющая чащу и дом. Когда-то Батюшка семь седмиц вышагивал по кругу, шептался с лесом, договаривался, где пройдет непреложная граница. И только потом, скрепив договор кровью, повалил первое дерево, чтобы выстроить дом. И этот рубеж осилила Аксинья, не глядя по сторонам, точно зная, куда ей нужно.

Продираться сквозь кусты и заросли было тяжелее. Но острые ветки и шум листвы чуть рассеяли страх, лес потянулся к ней, узнавая, разделяя ее беду. Аксинья вдохнула терпкий дух прелой листвы и хвои, благодарственно поклонилась и помчалась вперед. За ее спиной охала Глаша, судорожно всхлипывала Стешка, но ничего этого не существовало. Только путь через чащу к поляне — круглой, очерченной высшими силами. Куда меньше, чем та, на которой строился быт. Куда сильнее, куда кровавее ее. Лесное судилище. Алтарь для жертв и подношений. Место, где сам лес говорит с тем, кто достоин его услышать.

Уходя в топкое небытие безумия, Батюшка все твердил, что есть еще одна поляна. Совсем маленькая, поди найди ее в чащобе, но сила в ней скрыта особая. Что там, в самой гуще леса, он и стал Хозяином. Одолел себя самого, доказал, что будет править землей этой, беречь ее от топи да усыплять того, кто спит на дне озера жизни.