Крылатая гвардия. «Есть упоение в бою!» - Кирилл Евстигнеев

Ощупываю руки и ноги, шевелю плечами, верчу головой – вроде все цело, нигде ничего не болит, зато настроение – хуже некуда. Выбравшись из кабины, я обошел вокруг самолета и, сев на крыло, задумался. О чем? О бое… Как могло случиться, что в воздухе столкнулись свои истребители? И что я мог предпринять, чтобы не только предотвратить столкновение, но и добить фашистского стервятника?

Формально моей вины здесь нет: «мессершмиттов» в воздухе не было, перед выполнением атаки я осмотрелся. А пилот с «Яковлева»? Он должен был видеть бой нашей четверки, обязан был заметить, как я пошел, догоняя врага. Сожалею о своем промедлении: как только фашист задымил, не ожидая команды, надо было всадить ему очередь… И не сидел бы на этом поле, не бранил бы ни себя, ни нерадивого с «Яковлева»…

Подъехали два кавалериста. Тот, что постарше и суше лицом, спросил:

– Жив, пилот?

– Я-то жив, а вот «конь» мой отгулялся.

– Видим. Можем предложить своего… Что я мог сказать? Настроение не то…

– Дрались вы лихо, – похвалил совсем молоденький кавалерист, мельком взглянув на старшего. – Два фашиста – вдребезги; третий, что загорелся, опустился за лесом, а с четвертого всех взяли в плен, живыми…

Тот, что постарше годами, помолчав, проговорил:

– Многовато и наших попадало на землю: ты, парашютист, да тот, что недалеко отсюда упал, – он погиб.

– Подвезите меня к его самолету, – прошу конных, поднимаясь с плоскости крыла.

Один из них остается у самолета, а другой сопровождает меня до места падения. Перед нами воронка диаметром метра четыре. В ней догорало то, что совсем недавно было грозной боевой машиной. Я ни о чем больше не стал спрашивать.

– Мы тушили пожар, – тихо сказал солдат, – удалось спасти от огня только партийный билет да несколько карточек. Передали их в штаб части. Вот и все…

Вот и все, что осталось от Вано Габуния, ведомого Гавриша. Об этом я узнал через несколько минут, когда командир кавалерийского полка подполковник Курашинов отдавал мне пакет.

– Здесь партбилет, карточки, наши наблюдения за боем, – сказал он. – И больше, пожалуйста, не падайте – по сердцу ножом скребет, когда вы оттуда вываливаетесь.

Мне выделили лошадь и сопровождающего, но кавалерист из меня получился никудышный. На полном скаку я чувствовал себя еще сносно, но лошадь – не машина, всю дорогу скакать не может, устав, она переходила на мелкую рысь. Меня трясло, как нашу телегу на выбоинах, когда отец, бывало, брал меня в какую-либо дальнюю поездку. Через некоторое время дальнейшая езда стала невыносимым мучением.

Мой «ведущий» – немолодой, лет пятидесяти, дядя Прокоп, как он представился, – лукаво ухмылялся в свои длиннющие, прокуренные солдатской махоркой усы. Карие глаза его весело блестели:

– Шо, хлопче? Бачу, не дуже гарно на коняци? Цэ тоби ни ероплан.

Он начал подавать советы, как надо «справно» ехать, но они мне не помогли. Терпению моему пришел конец:

– Дядя Прокоп! Скидавайте седло, без него будет легче. Я в детстве так ездил на лошадях.

Останавливаемся, и солдат снимает седло. На лице его затаенная улыбка. И я опять сижу на лошади, как на ребре неотесанной доски. Без седла стало еще хуже. Наконец слезаю с коня, веду его на поводу, сам же кляну на чем свет стоит кавалерию.

Далеко за полночь добрался до аэродрома и проговорил с друзьями до самого рассвета. Когда за окнами начало синеть, командир эскадрильи, посмотрев на часы, распорядился:

– Спали – не спали, а пора вставать. Мы с «воскресшим» зайдем на КП полка, доложим о «битве своих, чтоб чужие боялись» – и Кириллу до обеда отдых. А там – за дело.

Дело наше не заставило себя ждать. К концу дня эскадрилья вылетела на сопровождение «илов» штурмовать аэродром Рогань, что располагался рядом с Харьковом.

Над целью мы появились перед самым заходом солнца. Багровое зарево и ореол от красного диска выглядели необычайно зловеще. На такие закаты с земли смотришь почти с суеверным напряжением, а в воздухе они хранят какой-то кроваво-предостерегающий отсвет и словно будят забытые инстинкты наших далеких предков.

На аэродроме врага нас ожидало полнейшее спокойствие: «юнкерсы» на стоянках вытянулись в одну линию, как по шнурочку. Около некоторых – автомашины, бензозаправщики. Идет неторопливая подготовка самолетов к ночным, а может к завтрашним, вылетам. Наши штурмовики с ходу нанесли бомбовый удар. На стоянках возникли пожары, багровый дым пополз по земле, и было видно, как в панике заметались люди.

Зенитные батареи открыли огонь с запозданием, «илы» уже стали в круг, и началась обработка целей пулеметно-пушечным огнем и реактивными снарядами. Мы устремляемся на помощь штурмовикам – атакуем самолеты на стоянках.

При выходе из боевого разворота я заметил, как взрываются «юнкерсы», летят кровля, балки, крыши зданий. Разрушения и взрывы на земле невообразимые!

Когда «илы» выполняли уже третий заход на цель, появились «мессершмитты»: они нацелились на штурмовиков. Но мы преграждаем им путь. Начинается воздушный бой – наша основная работа.

Более двух десятков «сто девятых» кружатся около «горбатых». Атаки их дерзки, стремительны, да и хорошо построены тактически. Мы с огромным трудом обороняем от гитлеровских истребителей наших подопечных. Нам удается завалить три «мессершмитта», и это несмотря на то, что в воздухе наших одиннадцать машин, а у фашистов в два раза больше! А после боя нам еще лететь да лететь на свою территорию. И это немаловажное обстоятельство учитывают все ведущие схватку в воздухе: и мы, и противник.

Израсходовав боекомплект, можно, маневрируя, выйти из боя целой группой, и притом без потерь. Но когда мало горючего, тут необходима не просто храбрость, но тактическая мудрость каждого летчика, а командира группы – в особенности.

Обстановка в воздухе усложнилась: при появлении Me-109 наши «горбатые» разделились на две группы и начали уходить от цели. Это решпние было принято наспех и в данной обстановке являлось тактически неверным. Штурмовики, как и истребители, сильны «единым кулаком, а не растопыренными пальцами», как любил говорить наш командир полка Солдатенко.

Но как бы там ни было, а четверка «илов» направилась в северо-восточном направлении, на Уразово, другая же группа – три машины – вдоль железной дороги через Чугуево на Купянск. Не прикрыть ее – значит загодя отдать на растерзание «мессершмиттам». Поэтому, не ожидая команды, Любенюк, я и Кривов пошли за тройкой штурмовиков. Четверка «мессершмиттов» уже было нацелилась на них, но прорваться ей не удалось – на пути встали мы. Поняв, что успеха они не добьются, «сто девятые» отстали.

Насторожил обстрел с земли. Линия фронта позади, летим над освобожденной нашими войсками территорией – кто же и откуда ведет по нам огонь? Неужели свои? Невольно возник вопрос: не заблудились ли? И червь сомнения заползает в душу: идем над железной дорогой Харьков – Купянск, она занята нашими войсками, а слева и справа от нее враг, который обстреливает нас.