Домой возврата нет - Томас Вулф

В этой потусторонней тишине неустанно гремел поезд, оглашал безмолвную землю мощным грохотом, слитым из тысяч звуков, будивших в Джордже давние-давние воспоминания: песни из прошлого, лица из прошлого, память о прошлом, все то странное, безымянное и невысказанное, чем живут люди, что они знают и чувствуют, но не в силах высказать, ибо нет у них для этого слов — предания утонувших во мраке времен, горестная мимолетность отмеренных каждому дней, непостижимое и вечно тревожащее чудо жизни. Вновь, как когда-то, все свои детские годы, слышал он грохот колес, звон колокола, заунывный паровозный свисток, и ему вспоминалось, как долетали до него эти звуки с берега реки, с окраины захолустного городка, и всякий раз тревожили его мальчишескую душу, без слов пророчили буйные и таинственные радости, щедро сулили новые страны, утро и далекий сияющий город. А сейчас одинокий вопль могучего поезда тем же неведомым языком говорил ему о возвращении. Ибо он возвращался домой.

Затаенный ужас, с каким он в этот вечер лег спать, печальное предчувствие перемен, что ждут его в родном городе, и мрачная тень предстоящих назавтра похорон, — все словно сговорилось против него, и ему уже страшно возвращаться домой, а ведь за годы, проведенные в дальних краях, он так часто с надеждой и с восторгом мечтал вернуться. Но вышло совсем, совсем по-другому. Он все еще пока безвестный преподаватель в одном из нью-йоркских институтов, книга его пока что не увидела света, и ни по каким меркам, принятым в его родном городе, «удачливым» и «преуспевающим» его не назовешь. При этой мысли Джордж вдруг понял, что для него едва ля не самое страшное — безжалостный оценивающий взгляд и строгий суд этого крохотного городка.

Ему приходили на ум долгие годы, проведенные вдали от дома, годы скитаний по многим городам и странам. Вспоминалось, как часто он думал о доме, думал так страстно, так самозабвенно, что стоило закрыть глаза — и перед ним вставали каждая улица, и каждый дом, и лица людей, без счету всплывали в памяти их слова и рассказы и все хитросплетения человеческих судеб. Завтра он увидит все это снова — и, кажется, лучше бы ему не приезжать. Запросто можно было бы отговориться работой, неотложными делами. Да и глупо в конце концов так волноваться из-за этого городишки.

Но почему же его всегда так неодолимо тянуло домой, почему он так много думал о родном городе и помнил его с такой ослепительной яркостью до мельчайшей черточки, если это все не важно? Не оттого ли, что этот городок в кольце вечных гор — единственный родной ему уголок на земле? Он и сам не знал. Знал только, что годы текут, как река, и наступает день, когда человек возвращается домой.

А поезд все мчался по залитой лунным светом земле.

На другое утро, выглянув в окно, Джордж увидел горы. Огромные, колдовские, они высились в синеве, и вдруг дохнуло прохладой, искристый воздух пьянил, и сиял, и сверкал. Высоко вздымались могучие исполины, все в непролазных зеленых чащах, иссеченные расселинами и ущельями, мелькали головокружительные кручи, откосы, внезапные обрывы и пропасти. Крохотные хижины лепились то сбоку, на крутизне, то — совсем игрушечные, словно нежилые, — далеко внизу, на дне ущелий. Медленно, трудно взбирался поезд все выше, навстречу извечной тишине земли, вкрадчиво льнул к изгибам и извивам горных склонов, и вдруг Джордж словно заново обрел что-то близкое и далекое, чужое и несказанно родное, что знал давным-давно, — и ему почудилось, будто он вовсе никогда и не уезжал от этих гор и все, что с ним было за годы, которые он провел от них вдали, только приснилось.

Наконец по отлогому изгибу пути поезд скользнул к знакомой станции. И еще не успел он остановиться, как Джордж, неотрывно смотревший в окно, увидал на платформе Рэнди Шеппертона с сестрой, они его ждали. Рэнди, рослый и с виду настоящий силач, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, шарил глазами по окнам вагонов — искал его, Джорджа. Маргарет — крепкая, широкая в кости, стояла твердо, упористо, скрестив руки на животе, и зорко, быстро, испытующе заглядывала в каждое окно. И когда Джордж с чемоданом в руке соскочил со ступенек спального вагона и через блестящие рельсы и щебенку, насыпанную между шпалами, зашагал к платформе напротив, он внезапно каким-то чутьем, отчужденно и вместе привычно понял, какими словами они сейчас его встретят.

Они его увидели. Маргарет что-то взволнованно сказала брату и замахала рукой. И вот Рэнди бежит к нему, радушно протягивая широкую ладонь, и на бегу звучным тенором выкликает приветственные слова.

— Здорово, друг! — кричит он. — Как живешь? Давай лапу! — громко, от души говорит он и стискивает руку Джорджа. — Рад тебя видеть, Обезьян!

Сыпля еще какими-то возгласами, он потянулся за чемоданом Джорджа. Завязалась неизбежная в таких случаях добродушная перепалка, и через минуту Рэнди с торжеством ухватил чемодан, и они зашагали к платформе, причем Рэнди на все протесты друга пренебрежительно отвечал:

— Да брось ты, ради бога! Погоди, когда-нибудь я нагряну в славный город Нью-Йорк к тебе в гости, и тогда изволь, таскай мой багаж… А вот и Маргарет! — прибавил он, когда они поднялись на противоположную платформу. — Знаешь, как она тебе рада!

Маргарет ждала его с широчайшей улыбкой на простодушном лице. В детстве они были соседями и росли бок о бок, почти как брат с сестрой. По правде говоря, одно время десятилетнего Джорджа и двенадцатилетнюю Маргарет соединяла трогательная детская любовь — та самая, когда оба клянутся в верности до гроба и ничуть не сомневаются, что, как только вырастут, сразу поженятся. Но с годами все переменилось. Джордж уехал, а Маргарет после смерти родителей стала заботиться о Рэнди; она и по сей день вела его хозяйство и так и не вышла замуж. Сейчас она приветливо улыбалась Джорджу, рослая, полногрудая, от нее веяло веселым добродушием, и все же во всем ее облике он смутно почувствовал что-то от старой девы — и в нем вдруг всколыхнулась жалость и былая нежность.

— Здравствуй, Маргарет! — сказал он взволнованно, у него даже слегка перехватило горло. — Как живешь, Маргарет?

Они обменялись рукопожатием, и он неуклюже поцеловал ее в щеку. Потом, покраснев от радости, Маргарет отступила на шаг и оглядела Джорджа с добродушно-насмешливым видом, с каким, бывало, поддразнивала его в детстве.

— Ну, что ж! Ты не очень изменился, Джордж! Пожалуй, стал поплотней, а все-таки узнать можно!

Потом, понизив голос, они заговорили о тете Мэй и о похоронах, неловкими, вымученными словами, как люди всегда говорят о смерти. И, исполнив этот долг, немного помолчали, прежде чем вновь стать самими собой.

Мужчины переглянулись и заулыбались. Когда они были юнцами, Джорджу казалось, что Рэнди — вылитый Меркуцио. Небольшая, точеная, прекрасной формы голова, густые светлые волосы; редкостное прирожденное изящество в каждом движении жилистого, но легкого и стремительного тела; и весь он — живой как ртуть, жизнерадостный дух, ясный ум, острый и точный, как тончайший толедский клинок. Таким Рэнди показал себя и в колледже — не только превосходно учился, но стяжал лавры отличного пловца и защитника в футбольной команде.