Цветок цикория. Книга 1. Облачный бык - Оксана Демченко

Только это – не конец истории. Это в какой-то мере начало. Я слышала то, что слышала и видела то, что видела! Я не могу забыть. «Охота» – что это слово значит для Дюбо? Я одна и знаю ответ: облава на выползка Якова! Теперь знаю, в охоте были не только собаки, имелись загадочные дятлы, псари… не знаю, кто такие, но следом за ними пришли «приборщики». Они сотрут все следы. Любой ценой.

Так каков настоящий смысл проекта «Первоцвет»? Куда я нанялась, на что дала согласие? Уж точно пролески высажены не ради забавы богатого бездельника. Они были… ширмой. Наверное – так… Они позволяли копить лед, возить туда-сюда тюки и мешки, нанимать временных работников и проверять их, выискивая агентов. Зачем?!

Мысли заглушили страх, вернее, взболтали в голове мутную пену паники, и я перестала понимать и ощущать внятно хоть что-то. Отбросила одеяло, села, пошарила по столику и сжала в кулаке случайный сухарь. Сунула в зубы – каменный, не крошится! Поднажала… и захрустело во всю голову! То ли зубы ломались, то ли страх грохотал в ушах и слезами заливал перекошенное лицо. Я узнала один из голосов: это был столичный проверяющий. А второй наверняка здешний, хотя мне и не знаком. Звучание приметное, с задержкой в начале фраз, вроде намека на заикание… Этот вот заика и займется приборкой. И я знаю, что он скажет убийцам после полудня. Почти дословно знаю. Я сплюнула сухарь, подышала открытым ртом…

– Кукушонок, – горло хрипело, язык едва шевелился.

Меня согнуло пополам… пришлось ползти в угол, искать хоть что годное. Темно, нащупалось лишь полотенце. В него меня и вывернуло – сплошной желчью. Горло горит, боль поднимается из живота, затапливает сознание. Тьма кругом. Тьма и безнадега.

Яков сам сказал, что жил на севере. Мергелю он не глянулся, а после проверки оказалось, – на нем судимость. Так все просто, напоказ… как чемодан без ручки и случайность найма в дом Дюбо. Если припомнить наши разговоры, то и они не просты. Взять тот ужин в «Ерше»: я захмелела с одной кружки пива, а он спрашивал, спрашивал…

Он использовал меня с самого первого мгновения. Даже не скрывал своих намерений, вот только у его искренности имелось второе дно, а то и третье. Злодей. Вижу ли я нем не друга, а чуть больше? Да как он мог!

– Дрянь. Грязь.

Удобные слова. На плевки похожи. И – короткие, длинных мне не выговорить… Руки ледяные. Я целиком вмерзла в страх. Я слабая и совсем одна. Мне ничего не изменить. Даже не знаю, где искать Якова, чтобы предупредить. И никак нельзя выйти из имения незаметно. Ночью – просто нельзя. Поздно. Все…

– Н-ни… ни-чего. Не могу. Нет.

От сказанного легче не стало. Пришлось заползти под одеяло и свернуться клубком, надеясь согреться, взбодрить тупой мозг. Мне бы сухарь… Увы, первый я смахнула на пол, а второго не нашлось. До самого рассвета голова моя работала пустым щелкунчиком – стучала зубами, как заводная. Я прикусила было край одеяла, но от шерсти подташнивало… пришлось выплюнуть.

Утром я встала, переоделась, причесалась. Открыла окно и посмотрела в небо. Это последнее средство. Если и оно не сработает… Во тьме сияла золотая нить тумана, вдетая в игольное ушко солнца. Пока что игла рассвета оставалась по макушку утопленной в сосновый лес на дальней горушке. Было свежо и холодно. Птицы перекликались дружно, шумно. Мелкие садовые рядом, более солидные – по-над полем. Впервые с весны кукушка орала в дальнем лесу, безразлично считая чьи-то годы.

– В суп тебя! – прокляла я безответственную птичью мать.

Зажмурилась… еще раз взглянула в небо. Кукушка не унималась, и я была ей благодарна за тупое жизнелюбие. Больше-то некому подбодрить меня.

Если не делать ничего, после полудня Яков умрет. Наверняка… Но как далеко можно и нужно зайти, пробуя спасти человека, лживого до сердцевины? И все ли средства хороши? На мои вопросы мог бы ответить выползок, он умный и взрослый. Он много знает о том, как спасаться и спасать.

– Я справлюсь.

Это ложь. Знаю, но говорю вслух, чтобы не передумать. Я решилась. Даже если мой способ ненадежный и подлый… даже так. Иного нет.

С пустой корзинкой я прошла через сад к сараю. В мусоре у двери отыскала три кружки с отбитыми ручками – даже работники бросили эту копеечную глину. В две кружки я пристроила рассаду красиво, в третью сунула нарочито криво. Все кружки уместила в корзину, и последнюю боком – устала быть аккуратной. Накрыла весь мусор заранее приготовленной салфеткой. На миг задержалась, понимая примитивность затеи… Вздохнула и бегом ринулась выполнять замысел, пока я хоть немного в него верю.

Само собой, у ворот спросили, куда иду. Строго напомнили: мое время в имении иссякнет в полдень. Я показала рассаду: несу подарок Мергелю и вернусь быстро. Не удивились. Не запретили. И я заспешила по дорожке к Луговой.

От мысли, что за мной, может статься, следят, сводило шею. Яков говорил, что актерствовать мне не дано. Прав. А только выбора не осталось. На моей стороне страх и стыд. То, что я затеяла, уже выбелило лицо, выгнало пот на лоб. Играть не надо. Мне бы раньше срока не рухнуть в истерику. Она вроде болота, увязну – и уже не выберусь на тропку разума, уж слишком она кривая и скользкая.

Ноги подламываются, а веса в теле нет. Сквозь тошноту не могу понять, тяжело или легко мне, душно или холодно. Все сразу! Все – и сразу… Бреду-плыву мимо двора Дюбо в Луговой, мимо нового места найма Якова. Вот кивнула знакомому грузчику, передала привет Киру Силычу и пошла дальше. Задержалась, осмотрела крыльцо салона Пурри. Подергала дверь – заперто. В это время в салоне должно быть тише тихого.

Я сникла на ступеньку крыльца, немного посидела, настороженно кося вправо-влево и опасаясь крутить шеей. Как эти, которые следят, умудряются видеть все? Прямо сейчас они приглядывают за мной? Или я птаха мелкая, ничуть не ценная, ведь проект – закрыт? На это вся надежда!

Отдышавшись, я побродила вдоль фасада салона Пурри, бестолково заглядывая в окна, трогая ветки сирени, негромко окликая Якова. Никто не отозвался. Я дважды нагибалась и ворошила цветы на клумбах, но, надеюсь, это не выглядело странно. Так или иначе, дело сделано.

Я поправила платок на легкой корзинке и решительно выпрямилась. Пора делать главную глупость. Или подлость? Это как посмотреть. Снова шагаю по улице. Корзина стала легче, но я ощущаю обратное. Груз вины в неё добавился, он тянет руку.

Мергель дома. Я поняла это, едва завидев дымок самовара и, почти сразу, приметив здоровенных городовых у ворот. Стало совсем страшно: план уже не отменить, все сложилось… я обречённо кашлянула, подавилась всхлипом и побрела на казнь.

Наипервейший тараканище Луговой высунулся в щель двери, заготовил улыбочку… которая вмиг сползла с его лица. Мергель домчался до ворот, будто ему на самом деле не безразличны мои беды…

– Юлька, во что вляпалась, дурища? – спросил с ходу.

Хорошо: мне не пришлось врать, зачем пришла. Просто махнула свободной рукой, сунула ему корзинку и зарыдала, не мешая себе тонуть в болоте отчаяния.