Про Бабаку Косточкину - Анна Никольская

— Куда пилить? Через какой город?! — кричу я.

— Как куда? В поликлинику, разумеется. Доктор же в поликлинике приём ведёт? Или на дому?

— Папа, ты в своём уме?!

— Костик, ты на папу не обижайся, — примирительно говорит мама. — У нашего папы образное мышление хорошо развито. Он нестандартно мыслит, понимаешь?

— А ты, мама? Ты как мыслишь?

— Я мыслю стратегически. Я бы на месте этого пациента плюнула на всех докторов и махнула в деревню! Чистый воздух вкупе с душевным равновесием творит чудеса!

— Катюша, ты гений! — кричит папа. — Я всегда знал, что ты мудрая женщина!

Я хватаюсь за голову.

— Хватит, — говорю, — с меня ваших образов и стратегий! Нам сейчас нужен кто-то в здравом уме и твёрдой памяти. Желательно с математическим складом ума и другим генеалогическим древом. Втроём нам эту задачу ни за что не решить.

— Бабака! — восклицает вдруг мама. — Нам нужна Бабака! Бабака, подойди сюда на минуточку.

В комнату входит заспанная Бабака.

— Всё задачку решаете? — позевывает она. — Ну-ну…

От этого её «ну-ну» мы с мамой краснеем, а папа принимается насвистывать себе под нос какую-то песенку.

— Давай учебник, — говорит Бабака и садится за стол.

С минуту она смотрит в книгу. Затаив дыхание, мы наблюдаем за выражением её морды. Оно очень сосредоточенное.

— Мне всё ясно, — говорит наконец Бабака. — Две таблетки аспирина, две аскорбинки, ступку и лезвие, — командует она.

Мама сломя голову бежит на кухню и приносит требуемое.

Бабака бросает таблетки в ступку и тщательно растирает их в порошок. Бабака высыпает полученный результат на стол и берёт в лапу бритвочку. Не Бабака, а заправский аптекарь. Бабака аккуратно делит порошковую горку на две части и говорит:

— Вуаля!

Мы смотрим на Бабаку в недоумении. Мы, то есть семейство Косточкиных, мыслим абстрактно, образно, стратегически — как угодно, только с математикой у нас нелады. Деление и умножение придуманы человечеством не про нашу честь.

— Бабака, ты гений! Мегамозг! Вундеркинд! — первым доходит до папы.

— Первую порцию порошка пациент примет утром, а вторую вечером, — на всякий случай объясняет Бабака.

— Никакой ты не вундеркинд, — говорю я и бросаюсь Бабаке на лохматую шею. — Ты у меня вундердог!

Мы все смеёмся, обнимаемся, плачем, треплем друг друга по плечу и идём пить чай.

Но самое интересное знаете что? Оказалось, задачку про пациента мы неправильно решили. Каждую таблетку пополам надо было разделить и выпить от каждой из четырёх по половинке — утром и вечером. Из всего нашего класса только Дима Христаради справился. Наверное, в Интернете решение подглядел. Математичка ему пятёрку поставила. А мне — пятёрку с плюсом.

За нестандартность мышления.

В ту ночь мне никак не спалось. Я лежал в кровати, а за стенкой сосед-полуночник барабанил на рояле то ли этюды, то ли увертюры — я не разбираюсь. Зато Нинель Колготкова разбирается. Она учится в музыкальной школе по классу фортепиано. Я лежал на спине, слушал задушенные панельной стеной звуки и думал: «Вот шкаф. Интересно, когда я закрываю глаза, он всё так же рядом стоит? Или исчезает? И если я быстро и неожиданно открою глаза, может быть, вместо шкафа увижу пустое место или, к примеру, соседский рояль?»

Однажды папа рассказывал мне про квантовую физику, и я вполне мог себе такое представить.

— Реальность — метаморфоза[16]. Она многогранна! — воодушевлённо говорил папа. — Всё, что мы видим вокруг себя, на самом деле не существует. Парадокс.

Я свято верил своему папе — заведующему психоневрологическим диспансером.

Потом я думал про то, что не подготовился к контрольной по математике и завтра наверняка схвачу двойку. Потом немножко про то, что поссорился с лучшим другом Валей Амфитеатровым. Немножко — потому что думать про это было ещё неприятнее, чем про контрольную. И ведь, главное из-за пустяка поссорились! Зато на всю жизнь. Из-за овсяной каши. Нам её в столовой давали на обед. А Валя возьми да и переверни эту кашу прямо мне на колени — все брюки угваздал! Прямо на глазах у Нинель — она стояла в очереди за беляшами и всё видела. Понятное дело, у Вали это нечаянно получилось, не нарочно, но хохотать-то при этом во всё горло зачем? И пальцем в меня тыкать? При Нинель! Никогда ему этого не прощу. Я его рюкзаком огрел, чтобы не ржал, как конь, и пошёл в класс. И не разговаривал с ним больше, хотя мы сидим за одной партой.

Потом я запретил себе думать про Валю и начал думать про овец. Вернее, их считать. Одна овца, две овцы, три овцы, четыре овцы…

Овцы у меня жирненькие такие, кучерявые, с мягкими розовыми ушами и печальными мордами. Идут гуськом потихонечку, грустят о чём-то своём, вечном — овечьем… Сто восемьдесят шесть овец, сто восемьдесят семь овец… Одна мне говорит:

— Что, Костик, не спится тебе? Измучился?

— Не спится, — отвечаю. — Измучился.

— Это, значит, совесть у тебя нечистая. Те, у кого совесть чистая, спят давно, — и показывает язык. Мне так обидно стало, прямо до слёз! Бросил я их считать, неблагодарных, и вспомнил опять про контрольную. Аж в боку закололо. А потом снова про Валю, а потом про Нинель — какой-то замкнутый круг!