Лабиринты соблазнов - Надежда Черкасова

– Что-то я устала. Пойдем к тебе в кабинет, камин для уюта разожжем, поговорим о том о сем, – попросила Мила, чувствуя, как ее знобит: нервное напряжение с каждым днем переносилось все тяжелее, поэтому эту историю нужно поскорее заканчивать. Нет, она больше не желает быть Милой Миланской!

Они вернулись в дом. В камине уже лежали дрова, уложенные заботливой и предусмотрительной Маняшей, и осталось только их запалить, что дядюшка и сделал. Блики от разгоревшегося пламени побежали по стенам, придавая комнате загадочный и неповторимый вид. Это лето выдалось прохладным, а потому и камин к месту.

– Я хотела поговорить с тобой о маме, – сказала Мила.

– Людмилочка, я очень рад, что ты первая начала этот трудный разговор, который я все время откладывал. Ведь ты наотрез запретила мне даже думать о ней, а не то что говорить, – произнес дядюшка растроганно. – Я уж и надеяться перестал. Она была бы счастлива. Мне многое нужно тебе рассказать. Я боялся, что так и умру, не излив перед тобой свою душу. Спасибо тебе, родная, что ты позволила мне это. Я благодарен несказанно, утешила старика.

Он достал из шкафа красный бархатный фотоальбом с латунной накладкой в виде профиля женской головки и такой же застежкой, сел в кресло возле дивана, на котором расположилась Мила, и глубоко задумался, видимо, решая, с чего начать.

Мила украдкой разглядывала книжные полки от пола до потолка, уставленные бесчисленным количеством книг в дорогих переплетах. «Потрясающая библиотека! Неужели он их все прочитал?! – подумала Мила с завистью. – Я бы тоже не отказалась. Интересно, сколько нужно для этого времени?»

– Вот смотри, здесь фотографии твоей матушки. Я их не видел с тех пор, как ты запретила мне говорить о ней. Лет пятнадцать уже. Далекое прошлое, а было как вчера. Единственное его преимущество – то, что оно уже прошло. – Дядюшка положил на столик перед Милой альбом. Та дотронулась пальцами до накладки и вопросительно взглянула на дядюшку. – Да, это профиль твоей матушки. Альбом был сделан на заказ.

Мила принялась перелистывать альбом, внимательно рассматривая фотографии.

– Под каждым фото подписи, сделанные ею: кто, с кем, когда и где. Если ты, Людмилочка, кого забыла, то спрашивай. Пока смотришь, я тебе исповедуюсь, хоть ты и не батюшка. Сама решишь, отпускать мне грехи или как. Все расскажу о себе, как на духу.

Дядюшка налил воды в высокий бокал и поставил на столик, затем откинулся в кресле и тяжело вздохнул. Видимо, разговор предстоял долгий и нелегкий.

– После смерти наших родителей мы остались вдвоем с Милочкой, матушкой твоей. Я стал для нее не только братом, но и отцом с матерью, берег как зеницу ока, пылинки сдувал. Мечтал, что судьба ее сложится как-то необыкновенно, так как красоты она была редкостной, как внешней, так и внутренней: вот только смотреть молча да любоваться. Никогда на свете я больше не встречал такой умницы и красавицы. Никому не позволял даже взглядом ее задеть, считая недостойными. И все у нас было хорошо. Жили себе, ни в чем не нуждались, так как я работал и зарабатывал предостаточно. И вдруг как гром средь ясного неба: Мила беременна. А ведь ей еще и восемнадцати нет. Возненавидел я люто того негодяя, который посмел к ней прикоснуться, и решил уничтожить его во что бы то ни стало. Узнал, кто он. Оказалось – обычный и ничем не примечательный деревенский парень. А Мила-то – старинных дворянских кровей. Взыграла во мне еще и гордыня: куда лезет этот лапоть драный, голь перекатная, деревенщина неумытая! Ну, думаю, убью мерзавца за то, что испоганил девчонку, да еще несовершеннолетнюю. Увез Милу в надежное место и охрану к ней приставил. Принялся его везде разыскивать, людей посылать с расспросами. А он сам ко мне заявился. Повинился, стал уверять, что у него есть оправдание – они с Милой безумно любят друг друга и хотят пожениться. Я слова не мог от ярости вымолвить, только кулаки сжимал, аж костяшки пальцев хрустели. Но сдержался, не стал в своем доме разборки устраивать, затолкал его в машину и отвез в лес. Он и не сопротивлялся. Сильно я его тогда избил, до крови, он даже говорить не мог, только хрипел. А потом приставил к виску дуло пистолета и нажал на спуск… Но выстрела не последовало. Произошла осечка. И только тут я осознал, что чуть не убил человека. До того момента ярость настолько слепила глаза и душу, что я действовал, как в бреду. Меня трясло, как в лихорадке, пот струился градом. Я поднял руку с пистолетом вверх и от злости выпустил всю обойму в небо. Затем сел в машину и уехал. Но на полдороге остановился и повернул обратно, чтобы забрать его да хотя бы возле дома бросить, чтоб ненароком не загнулся. Однако на том месте, где я его оставил, уже никого не было. Только следы какой-то машины, которая заезжала прямо на опушку. Свою-то я на дороге оставлял. Ну, думаю, вот и хорошо, что его нашли добрые люди, значит, помогут до дома добраться.

– А он был жив, когда ты уехал?

– Конечно, жив! После осечки у него даже голос прорезался. Он заявил, что никого и никогда не любил так сильно, как любит Милочку, и сделает все, лишь бы она была счастлива. Дома я все рассказал Милочке, как было… Мы ждали его, но он так и не пришел. Больше я его живым не видел. Пытался разыскивать, но он словно в воду канул… И ведь действительно канул. Вскоре местные рыбаки выловили его труп из реки, весь кинжалом исколотый, а ноги в тазике с бетоном: жуткая смерть. А твоя матушка подумала, что это я с ним поквитался, и возненавидела меня так люто, что у нее что-то с головой случилось от всех этих событий. Пришлось поместить ее в психиатрическую больницу. Меня же задержали по подозрению в убийстве. Видите ли, у меня был мотив. Да что там – он действительно был. С помощью друзей мне удалось доказать свою невиновность, и меня отпустили. А убийцу так и не нашли. Пришел в больницу, а Милы там уже нет, и где она – никто не знает… Это потом я выяснил, что влюбился в нее врач лечащий. Вот он-то и увез ее да спрятал так, что я только через несколько лет смог узнать, где она находится. Тебе тогда уже пять исполнилось. У тебя были прекрасные и любящие родители. Приехал к Миле, покаялся за то, что помешал ее счастью, клялся, что моей вины в смерти Ивана нет. А она и говорить-то со мной не пожелала, так как даже не сомневалась, что именно я убил отца ее ребенка. Очень я, Людмилочка, виноват и перед твоей матушкой, и перед тобой. Может, совсем по-другому сложилась бы ее жизнь, если бы я не влез тогда со своей братской ревностью. А через год она погибла. В автокатастрофе. Так и ушла, не простив, в полной уверенности в моей виновности. В полиции решили, что это был несчастный случай.

– Ты тоже так думаешь?

– Сначала думал. А когда через несколько лет погиб в автокатастрофе твой приемный отец, я пришел к выводу, что их обоих убили… Но кто? Я никак не мог понять, откуда могли появиться враги у твоих родителей? Это же абсурд! Тебя тут же отправили в детский дом, так как неизвестно откуда появились какие-то странные родственники, о которых я и слыхом не слыхивал, и принялись оформлять над тобой опекунство. Мне пришлось основательно побороться и за тебя, и за право быть твоим опекуном. На этот момент у меня были уже и возможности, и средства, и высокое положение в обществе.