Главная тайна горлана-главаря. Книга 4. Сошедший сам - Эдуард Филатьев

«21. Об опубликовании работ пленума ЦК и ЦКК (политбюро от 2.VII.26., приказ № 44, параграф 9) (т. Троцкий)».

Большинством голосов политбюро постановило:

«21. Опубликование речи т. Дзержинского считать правильным».

Больше всех это постановление обидело, конечно же, Льва Каменева. И он тут же подал новое заявление:

«24. Просьба т. Каменева об отпуске на два месяца для лечения (т. Каменев)».

К сожалению, в протокол не внесены (хотя бы вкратце) те слова, которые кремлёвские вожди высказали своему бывшему соратнику, изгнанному ими со всех ответственных постов. До наших дней дошла всего одна фраза:

«24. Отложить до следующего заседания».

А Борис Глубоковский, находившийся (по делу «Ордена русских фашистов») в соловецком концлагере, в это время писал роман «Путешествие из Москвы в Соловки», который вскоре будет напечатан в лагерном журнале «Соловецкие острова».

20 сентября в Большой аудитории Политехнического музея Маяковский прочёл доклад «Как писать стихи». В «Хронике жизни и деятельности Маяковского» приводятся воспоминания об этом вечере Г.Калашникова:

«Маяковский получил на вечере записку: "Маяковский, вы не уважаете своих слушателей и не считаетесь с ними. На эстраде вы ведёте себя, как дома, разгуливаете, снимаете пиджак. Согласитесь, что это непристойно!" Маяковский громко прочитал эту записку.

– Слушателей своих я уважаю, – резко сказал он, – а вот автор этой записки не уважает ни меня, ни мою работу. Он упрекает меня в непристойности. Скажите, какой благовоспитанный юноша! Каждый токарь, фрезеровщик, столяр, когда он становится к своему станку или верстаку, снимает пиджак. Так ему сподручнее работать. Автор этой записки сидит в зале и только меня слушает, а я работаю, утомляюсь, и без пиджака мне работать удобней. Надо, товарищи, уважать немножко и работу поэта.

Зал разразился на эту реплику Маяковского громкими аплодисментами».

Афиша творческого вечера В.Маяковского «Как писать стихи» 20 сентября 1926 г.

30 сентября в той же аудитории Политехнического музея проходил диспут о хулиганстве. Ленинградская «Красная газета» написала:

«Маяковский, выступивший в заключение, рекомендовал побольше и посерьёзнее заниматься боксом, для того чтобы каждый мог дать отпор любому хулигану».

Газета «Известия»:

«Заканчивая своё слово, тов. Маяковский зачитывает стихотворение "Хулиган", подчёркивая его конец».

Финал стихотворения звучит так:

«Когда / у больного / рука гниёт —

не надо жалеть её.

Пора / топором закона / отсечь

гнилые / дела и речь!»

В это время в Московском Художественном театре вовсю шли репетиции спектакля по пьесе Михаила Булгакова «Дни Турбиных» (сначала она называлась «Белой гвардией»). «Пролетарская» общественность советской столицы устроила невероятнейшую травлю пьесы и готовившегося спектакля. Маяковский в этой травле принял самое активное участие.

Вечером 2 октября 1926 года в Москве, в Коммунистической академии, состоялся диспут на тему «Театральная политика советской власти», на котором с докладом выступил нарком по просвещению А.В.Луначарский. Из пяти ораторов, принявших участие в обсуждении вопроса, предпоследним был Маяковский.

Так как утром того же дня в Художественном театре прошла генеральная репетиция «Дней Турбиных», своё выступление Владимир Владимирович начал так:

«Товарищи, здесь два вопроса: прежде всего, академический доклад товарища Луначарского о политике Наркомпроса в области театрального искусства, а второй – это специальный вопрос о пьесе Булгакова "Белая гвардия", поставленной Художественным театром».

На генеральной репетиции Маяковский не был, содержания булгаковской пьесы не знал, но «второму вопросу» посвятил больше половины своего выступления.

Что же он мог сказать, если в существе дела не разобрался?

По Москве тогда ходили упорные слухи о том, что премьеры, назначенной на 5 октября, не будет, так как спектакль запретят. И Маяковский присоединился к тем, кто разносил крамольную постановку в клочья, сказав, что для Художественного театра…

«… это правильное логическое завершение: начали с тётей Маней и дядей Ваней и закончили "Белой гвардией"».

В зале раздался смех, и воодушевлённый поэт, назвав пьесу «нарывом» («вылезшая, нарвавшая "Белая гвардия"»), добавил менторским тоном:

«Мы случайно дали возможность под руку буржуазии Булгакову пискнуть – и пискнул. А дальше мы не дадим».

Маяковский произнёс эти карающие фразы так, словно занимал какой-то важный ответственный пост, и от него зависело, допускать или не допускать до советских зрителей пьески сомнительного буржуазного пошиба.

Кто-то из сидевших в зале тут же спросил:

«– Запретить?»

Маяковский ответил:

«– Нет, не запретить. Чего вы добьётесь запрещением? Что эта литература будет разноситься по углам и читаться с таким удовольствием, как я двести раз читал в переписанном виде стихотворения Есенина».

Из зала выкрикнули:

«– Это для любителя!»

Маяковский ответил:

«– Это для человека, который интересуется. Если на всех составлять протоколы, на тех, кто свистит, то введите протоколы и на тех, кто аплодирует. Бояться протоколов с той и с другой стороны не приходится».

Так о чём же всё-таки говорил на этом диспуте Маяковский?

Против чего выступал?

Что и кого поддерживал?

Понять (читая стенограмму) суть его выступления очень трудно. Ведь получается, что он был и против «Белой гвардии» и против её запрещения.

Вероника Полонская

Свою речь Владимир Владимирович завершил словами о ЛЕФе:

«Мы бы хотели от товарища Луначарского по отношению к тем писателям, которые бьются за лозунги и плакаты, за революционное, за лефовское искусство, слышать: "Да здравствует ваша политическая работа, и побольше вашей политической работы и к чёрту аполитичность!" Вот это мы хотели бы слышать».