Главная тайна горлана-главаря. Книга 4. Сошедший сам - Эдуард Филатьев

Вот в этот-то момент (когда год 1926-ой подходил к концу) у Лили Брик возникло и начало разгораться новое чувство.

1 января 1927 года газета «Известия ЦИК» напечатала стихотворение Маяковского «Наше новогодие»:

«"Новый год!" / Для других это просто:

о стакан / стаканом бряк!

А для нас / новогодие – / подступ

к празднованию / Октября.

Мы / летa / исчисляем снова —

не христовый считаем род.

Мы / не знаем "двадцать седьмого",

мы / десятый приветствуем год…

Всё, что красит / и радует, / всё —

и словa, / и восторг, / и погоду —

всё / к десятому припасём,

к наступающему году».

А Борис Бажанов, покинувший свой невероятно высокий пост в политбюро ЦК ВКП(б), про этот отрезок времени потом написал:

«Забавно, что никто не знает толком, продолжаю ли я быть за сталинским секретариатом или нет, ушёл я или не ушёл, а если ушёл, то вернусь ли (так бывало с другими – например, Товстуха как будто ушёл в Институт Ленина, ан смотришь, снова в сталинском секретариате, и даже прочнее, чем раньше). Но я-то хорошо знаю, что ушёл окончательно; и собираюсь уйти и из этой страны.

Теперь я смотрю на всё глазами внутреннего эмигранта. Подвожу итоги».

А жизнь в стране Советов тем временем продолжалась.

3 января в театре имени Мейерхольда состоялся диспут о только что поставленном спектакле по пьесе Гоголя «Ревизор». На режиссёра дружно обрушились критики, изумлённые тем, что он взялся ставить такое старьё и поставил спектакль, совершенно непонятный пролетарским массам. Маяковский взял Всеволода Эмильевича под защиту, сказав:

«Нужно ли ставить "Ревизора"? Наш ответ – лефовский ответ – конечно, отрицательный. "Ревизора" ставить не надо. Но кто виноват, что его ставят? Разве один Мейерхольд? А Маяковский не виноват, что аванс взял, а пьесу не написал? Я тоже виноват. А Анатолий Васильевич Луначарский не виноват, когда говорит "Назад к Островскому"? Виноват».

А под финал своего выступления Владимир Владимирович и вовсе как бы заслонил режиссёра своей могучей фигурой:

«При первых колебаниях, при первой неудаче, проистекающей, может быть, из огромности задачи, собакам пошлости мы Мейерхольда не отдадим».

9 января «Правда» в отчёте об этом диспуте привела слова наркома Луначарского:

«Когда ругают спектакль за то, что он якобы непонятен массам – это угодничество отсталым слоям. Наша обязанность – поднимать массы…

Вероятно, споры о “Ревизоре” ещё продолжатся. Что же – поспорим».

В том же январе поэт Василий Князев («Красный звонарь», как он сам себя называл) отправил письмо А.М.Горькому и поместил в нём стихотворные строки, в которых сетовал на своё нерадостное существование:

«В 40 лет

В будущее даль – пуста,

Суета сует

И всяческая суета…

Новый свет

Ленина ли, Христа —

Суета сует

И всяческая суета».

В январе вышел и первый номер нового журнала лефовцев, о котором поэт Пётр Незнамов написал:

«“Новый Леф” начал издаваться с января 1927 года и выходил два года подряд».

Безымянная передовая статья (под ней стояла подпись: «Читатель!») была написана Маяковским (главным редактором журнала). В передовице говорилось:

«Мы выпустили первый номер "Нового Лефа".

Зачем выпустили? Что нового? Почему Леф?

Выпустили потому, что положение культуры в области искусства за последние годы дошло до полного болота.

Рыночный спрос становится у многих мерилом ценности явлений культуры».

Последняя фраза и в начале XXI века звучит весьма актуально.

Были в передовой статье и такие слова:

«Леф – журнал – камень, бросаемый в болото быта и искусства, болото, грозящее достигнуть самой довоенной нормы!»

Заканчивалась передовица так:

«"Новый Леф" – продолжение нашей всегдашней борьбы за коммунистическую культуру.

Мы будем бороться и с противниками нашей культуры, и с вульгаризаторами Лефа, изобретателями "классических конструктивизмов" и украшательского производственничества.

Наша постоянная борьба за качество, индустриализм, конструктивизм (т. е. целесообразность и экономию в искусстве) является в настоящее время параллельной основным политическим и хозяйственным лозунгам страны и должна привлечь к нам всех деятелей новой культуры».

Как бы желая проверить, правильно ли переориентировались лефовцы, торжественно объявившие в журнале «Новый Леф» о том, что они начинают бросать камни «в болото быта и искусства», Маяковский решил вновь выступить в разных городах Союза.

Павел Лавут:

«Это было в январе 1927 года. Я советовал дождаться навигации, чтоб соединить приятное с полезным. "Сейчас морозные дни. Придётся передвигаться и в бесплацкартных вагонах. Утомительные ночные пересадки…", – говорил я Маяковскому. Но он продолжал настаивать, и меня буквально ошарашил:

– Во-первых, не люблю речных черепах, а во-вторых – это не прогулка, а работа с засученными рукавами».

В самом начале января лефовцы написали заявление в главный партийный орган страны. Документ, подписанный Владимиром Маяковским и Сергеем Третьяковым, был вручён лично Глебу Максимилиановичу Кржижановскому, председателю комиссии по улучшению быта писателей.

«В отдел печати ЦК ВКП(б)

В комиссию по улучшению быта писателей

В Федерацию объединений советских писателей

От литературного объединения ЛЕФ

Заявление

Писатели Лефа настаивают на включении в "Федерацию объединений советских писателей" объединения Леф на равных основаниях с 3 уже вошедшими союзами (ВАПП, Союз писателей и Союз крестьянских писателей) и на предоставлении Лефу 7 мест в совете Федерации».

Поданный в ЦК документ завершал «список работников Лефа» – 38 фамилий, после которых стояло: «и мн. др.».