Бриллианты шталмейстера - Иван Погонин

– Ну что, довольны? – спросил шталмейстер, вставая. – А вы знаете, я и себе этим рассказом душу облегчил, будто и впрямь исповедался. Ну, пора и честь знать, не смею больше навязывать вам свое общество.

Сказав это, Давыдов протянул Кунцевичу руку. Тот вытащил из-под одеяла свою и неожиданно крепко ответил на рукопожатие. В глазах генерала промелькнула тревога. В это время двери стоявшего в комнате шкафа распахнулись, и оттуда вывалился краснолицый господин в жилетке и рубашке с засученными рукавами. Вслед за ним из шкафа вышел еще один полуодетый субъект, державший в руке карандаш и блокнот.

– Однако я щуть не умер от недостаток фоздух, – сказал он, убирая карандаш в карман жилета.

– Вы все слышали, господа? – спросил Кунцевич, садясь на кровати.

– Все было прекрасно слышно, ваша затея со стетоскопом полностью себя оправдала, – ответил поднявшийся с пола краснолицый, демонстрируя докторскую слуховую трубку.

Кунцевич меж тем тоже встал.

– Разрешите я представлю вам этих господ, ваше превосходительство. Тот, что выпал из шкафа первым, – репортер столичной «Петербургской газеты», господин Чижиков. Второй – месье Доро, представитель парижской «La Croix». Вы исповедовались в присутствии трех свидетелей. Надо ли говорить, что я абсолютно здоров и покушение на меня было инсценировкой, частью расставленной вам ловушки. За десять лет сыскной службы я нажил много врагов, но приобрел не меньшее количество друзей, которые помогли вывести вас на чистую воду. Итак. Я – должностное лицо полиции, двое других присутствующих в этой комнате господ – представители свободной прессы. И если на нас с господином Чижиковым вы еще каким-то образом можете надавить, то господин Доро вне вашей власти.

– Я сегодня же буду передавать матерьяль в мой журналь, – с достоинством произнес француз.

Генерал молчал, сжав кулаки и поигрывая желваками.

– Я арестован? – спросил он.

– Нет, – сказал Кунцевич. – Арестовывать я вас не имею права – убийство совершено на территории Франции, а власти Республики не присылали нам никакого официального запроса. Что касается кражи, то, как вам известно, дело прекращено по заявлению потерпевшей.

– Тогда к чему весь этот спектакль? – побагровел шталмейстер.

– Я просто хотел воззвать к вашей совести. Да и общество должно узнать, какие-такие бывают шталмейстеры. Впрочем, последнее необязательно.

– Деньги? – спросил Давыдов с явным облегчением.

– Ага, видал я денег от вашей семейки! Все свои сбережения на вас извел.

– Я компенсирую.

– Заманчиво, но нет, не могу-с. Коли с вас сейчас мзду возьму, то потом спать плохо буду.

– Так чего же вы хотите?

– Я, как и вы, дворянин, ваше превосходительство. А у нашего сословия издавна существует выход из подобного положения… Ну а про покойника, как известно, или хорошо, или ничего.

Давыдов молча посмотрел на Кунцевича и вышел, хлопнув дверью.

– Постой, ты что, обещал ему ничего не публиковать, если он застрелится? – спросил Чижиков. – Это что ж, все мои труды – коту под хвост? Зачем я тогда столько времени в шкафу просидел? Я до сих пор до конца разогнуться не могу! Нет, Мечислав Николаевич, уволь, я от такого репортажа отказываться не намерен!

– Можно подумать, твой редактор опубликовал бы этот репортаж. Не смеши меня, Витюша.

– Но…

– Никаких «но». Ты со мной хочешь дальше работать? Если да, то в случае смерти его превосходительства должен обо всем, что сегодня услышал, забыть.

– Да, но месье Гуттентаг его полностью изобличает! И об этом пишут все европейские газеты! – подал реплику француз, который вдруг стал говорить по-русски безо всякого акцента.

– Что за дело русскому генералу до европейских газет и слов какого-то пруссака? – усмехнулся Кунцевич. – Мало ли о чем они врут, стремясь дискредитировать русского офицера? А вот собственное чистосердечное признание, да еще в присутствии иностранного журналиста – дело совсем другое! Поэтому и ты, Савелий, – обратился Кунцевич к французу, – должен будешь обо всем забыть.

– Да, но мой долг журналиста! – возмутился человек со столь необычным для француза именем.

– Сава! Не зли меня! Да и себя побереги. Ты хоть и для французской газеты пишешь, а подданство пока не поменял, так что добраться до тебя им, – здесь Кунцевич поднял глаза вверх, – будет несложно.

Вечером этого же дня Давыдов застрелился. О его признании так больше никто и не узнал.

Кунцевич пошел на поправку и через три недели уже вышел на службу. Покушавшегося на него так и не нашли. Чулицкий пытался было задавать по этому поводу своему подчиненному разные каверзные вопросы, но после разговора с представителем Императорской Главной квартиры быстро успокоился.

Пролетка свернула с Большого проспекта на Гатчинскую и, миновав несколько домов, остановилась. Кунцевич расплатился с извозчиком и вошел в услужливо распахнутую дворником калитку. Рядом уже семенил местный сыскной надзиратель.

– Мужчина, лет сорока, два ножевых – в бок и по горлу. Ни денег, ни часов, ни документов. Апаши[18], ваше высокоблагородие, чтоб им пусто было!

– Убитого дворник нашел?

– Да-с. В половине шестого.

– Здешний жилец?

– Нет, дворник его не узнал.

– А как же он мимо него прошмыгнул?