Вдова живого мужа - Лариса Шкатула

— Думаю, требовать мою душу.

— Значит, вот куда вы меня определили? В дьяволы? Советского офицера, стоящего на страже интересов рабоче-крестьянского государства?

Не мешает припугнуть этого интеллигента!

Николаю Ивановичу стало не по себе. За маской внешней доброжелательности у майора ОГПУ явственно проглядывали волчьи зубы.

— Но ведь для чего-то же я писал вам расписку? Кровью…

— И вы решили, что услуга, которую я от вас потребую, будет непременно богопротивна?

— Услугу другого рода я мог оказать вам и так, из благодарности, по зову сердца…

— Простите, но я не знаю вас настолько, чтобы доверять свою тайну и требовать, чтобы она была сохранена. Но, как говорится, раз уж вы пришли… Словом, для одного конфиденциального дела мне нужен человек… Верный! Как вы относитесь к кодексу чести? Кое-кто из наших товарищей считает, что это — пережиток прошлого…

— Выходит, я человек старомодный, и сам уже пережиток, но верю: общество, отвергающее понятие чести, обречено на вымирание. Вернее, на деградацию, что, впрочем, ещё хуже…

— Хорошо, не будем витать в эмпиреях! Скажите, Николай Иванович, вы никогда не хотели стать Шерлоком Холмсом? Или Натом Пинкертоном?

Глаза Крутько заблестели.

— Господи, Дмитрий Ильич, какой мальчишка не мечтает об этом!.. В детстве, помню, я был выволочен за ухо из отцовского кабинета — изучал сквозь лупу какой-то его документ!

— Чем больше общаюсь с вами, тем больше жалею, что пришлось воздействовать на вас таким грубым методом. Но вы должны меня понять работать в учреждении, где никто никому не верит, а если и верит, то непременно проверяет… Ни одного надежного человека на примете! Вот и пришлось на вас нажимать… Дело в том, что на Кубани — не в разведке, не в военных действиях — в обычной деловой командировке был убит мой лучший друг!

Тут Дмитрий Ильич покривил душой, но иначе как было объяснить свой интерес к этому делу?

— Убит подло, ножом в спину… Ко всему прочему, дело попало в чужие равнодушные руки, было наскоро закрыто и сдано в архив. Убийца остался безнаказанным, смерть друга — не отомщенной. И я считаю делом чести — уж вы-то меня понимаете! — найти и покарать преступника. К сожалению, дело на доследование вернуть мне не удастся, а привлекать к себе внимание собственным расследованием — значит заранее обречь его на поражение… Словом, мне нужна ваша помощь!

— Понимаю, — протянул Крутько, хотя на самом деле он не понимал ничего: что может сделать военный врач, который знает в совершенстве лишь одну науку — как лечить людей!

Гапоненко протянул ему два листка.

— Вот кратко обстоятельства его гибели. А это — словесный портрет человека, который внедрился в отряд, выдавая себя за полковника Рагозина.

"Со стороны, конечно, все выглядит крайне неубедительно, — думал Гапоненко, — следователь ОГПУ привлекает к раскрытию преступления постороннего человека — какого-то военного врача! Но Крутько должен верить, что я без него не обойдусь. Он знает, что обязан мне освобождением своей жены и будет преданно помогать по мере сил… Еще не знаю как, но предчувствую, что этот простодыра и вправду окажет мне немалую услугу…"

Николай Иванович внимательно прочел оба документа, и на лице его поочередно отразились задумчивость, изумление и озарение.

— Послушайте, Дмитрий Ильич, вы удивитесь, но я… знал этого человека! Ну, который выдавал себя за Рагозина. Если бы не шрам на запястье в виде буквы "т", я бы ещё усомнился, но это… Моя первая серьезная операция, разве такое забудешь! Осколок мины прошел по касательной, оказалось порванным сухожилие. Я потом гордился: сшил все так, что рука сохранила полную двигательную активность!.. Не знаю, как зовут этого человека сейчас, и кто он по званию, но тогда моим пациентом был поручик второго пехотного полка Михаил Михайлович Воронов. Прошло девять лет, но я помню, будто это было вчера… Кстати, накануне войны поручик три года прожил в Китае — изучал боевые искусства в каком-то древнем монастыре.

Лучшего подарка майор Гапоненко не мог бы и ожидать! От радости он готов был расцеловать военврача. Прежде Дмитрий Ильич не знал, за что и ухватиться. Шрам на запястье казался ему несущественной деталью — его всегда можно было прикрыть рукавом. Оказывается, это серьезная особая примета. А владение боевыми искусствами? Разве это не след? Пожалуй, теперь он справится и сам. Пусть Крутько идет к своей красавице-женушке и радуется, что дешево отделался.

Гапоненко прошел к сейфу и вынул из него расписку-признание военврача в преступной деятельности против советского государства и отдал ему.

— Можете это порвать. Прямо сейчас!

— Правда? — осветился радостью тот. — Большое спасибо!

И стал с удовольствием рвать бумагу.

— Последняя просьба, Николай Иванович: не возражаете, если понадобится необходимость в установлении личности преступника, я ещё разок вызову вас в наше негостеприимное заведение?

— Ради Бога! — тот с облегчением поднялся и пожал протянутую следователем руку.

На улице моросил холодный осенний дождь, но на душе у Крутько было солнечно. Он уже стыдился своего предубеждения против Дмитрия Ильича. "Непонятно, чего это Ян им так недоволен? Наверное, скрывает что-то… А Светаша права: майор — хороший человек! Хочет найти убийцу друга, так это же — святое дело! Я бы и так ему помог, без этого дурацкого признания! Он, видимо, заставил меня написать его от отчаяния — наверное, работая в этом учреждении, поневоле начинаешь всех подозревать и остерегаться!"

Он шел в госпиталь и мурлыкал про себя любимый мотив, не подозревая, что с легкой руки "хорошего человека Дмитрия Ильича" вступил на путь, откуда нет возврата…

Катерина просыпалась медленно, будто поднималась со дна к поверхности легкого, освежающего сна. Она ощущала себя совсем юной; так бывало с ней далекими веснами, когда солнце поднималось из-за цветущих яблоневых деревьев, окрашивая лепестки в розовый цвет, а под окнами стрекотала неведомо откуда прилетевшая желтая птаха…

Она повернула голову — недавнего любовника рядом не оказалось, хотя его постель была ещё теплой. Катерина подошла к двери, ведущей на мощенную красной плиткой террасу, переходящую чуть повыше в крышу, и увидела: Николай Николаевич в майке и спортивных брюках методично отжимался от пола. Она некоторое время смотрела на него с улыбкой, сродни материнской — все мужчины просто взрослые дети. Вместо того чтобы рядом с женщиной ожидать её пробуждения или осторожно разбудить…

"Караул!" — чуть не закричала она. В первый же день после своего приезда не ночевать в собственном номере, да ещё возвратиться в него так поздно, чтобы об этом узнали другие? Что они скажут?!

В ванной комнате она лишь провела по лицу мокрой рукой — чисто кошка! — сорвала с вешалки высохшее платье. Ей даже некогда было причесываться! Она просто заколола волосы гребнем, по счастью оказавшимся в её сумочке…