Вдова живого мужа - Лариса Шкатула

Он уже хотел было отступиться, но в темноте вдруг увидел, будто с той стороны щита на сплошной стене кто-то пытается нарисовать дверь. Даже не то что дверь, а обычный проем. В этом месте, метра на три правее от того места, где то же самое старался делать он. Щит там слегка прогибался наружу, но поддаваться не спешил.

— Подожди, Оля, я сейчас, — зашептал он. — Подожди! — слова звучали как заклинание. — Ты только не останавливайся! Давай попробуем вместе.

Собравшись, представив себя острым блестящим клинком, он стал резать щит по тем самым меткам, которые чертила она — он был уверен теперь, Ольга! "Нож" не хотел входить в щит, отскакивал, гнулся, но вот в одном месте раздался будто хлопок, и марево разошлось. По намеченной полоске побежало холодноватое голубое пламя, съедавшее красный туман.

В темном проеме он увидел две стоящие на месте фигуры и закричал им:

— Проходите, что же вы стоите!

И сам кинулся к ним, хватая за руку женщину, вытаскивая её наружу и справедливо полагая, что мужчина и сам пойдет следом. Он боялся, что щит восстановится, станет ещё крепче и кто знает, смогут ли они ещё раз его осилить?!

Но голубое пламя змеилось по обе стороны от сделанного ими проема, навсегда съедая двухвековой колдовской заслон.

— Янек? — несмело спросила женщина, вглядываясь в своего спасителя.

— Конечно, Янек, — улыбнувшись, сказал он. — Кто бы ещё потащился в такую даль выручать свою сестренку дальней степени родства.

Он продолжал вести её за руку к костру, где сидели Головин с Ерошкой.

— А это — Алька, — обернулась она, показывая на молодого гиганта. — Помнишь мальчонку-акробата из цирка шапито?

— Здравствуй, друг, — на ходу подал ему руку Ян, ничему не удивляясь и все расспросы решив оставить на потом.

Внезапно совсем рядом, с вершины горы, послышался уже не гул, а настоящий рев.

— Надо уходить! — закричала Наташа. — Вы слышите, сейчас обрушится гора! Нас раздавит!

Ерошка, словно предчувствуя неприятности, не стал распрягать лошадь, так что загасить костер и прыгнуть в сани было делом одной минуты. Волнение людей передалось и лошади: она без понукания рванула с места в карьер и пошла пластаться по снегу, где выскакивая на собственную колею, а где и хватая копытами нетронутые сугробы.

Им повезло. Они успели промчаться пару верст, когда сзади громыхнуло и там начался ад — вдогонку им летели треск, скрежет, вой — то приютившая солнцепоклонников гора обрушила на них свою каменную вершину.

Год спустя Катерина Гапоненко получила письмо из Австралии. В нем говорилось:

"Катя! Случайно, от одного из эмигрантов, я узнал, что ты похоронила мужа. Я думал, что, раз его убили на службе, все заботы на себя возьмет государство. А вышло, что тебе пришлось пережить и похороны, и траур, и вдовство. Прости, если сможешь. Я женат. Недавно у нас родилась дочь. Назвали Катериной. У нас много земли, добротный дом, ферма по разведению овец: забот хватает, но живем мы спокойно и счастливо. И все это благодаря тебе. Спасибо за все. Будь счастлива. С уважением. Чарли Пашен. Постскриптум. В память о Черном Паше".

Письмо Катерина порвала. Оно не должно было попасться на глаза ни Пашке, ни тем более Федору. Тут была особая статья. С тех пор, как Ольга-Наташа стала работать в его лаборатории, они виделись часто, не только по праздникам да по памятным датам, хотя и их набиралось предостаточно, особенно если учесть, что и памятные даты всегда находились, стоило им захотеть увидеть друг друга.

Федор Головин был женат, но невероятно одинок: его жена так и не пожелала переезжать из Германии в Россию. Как ни хотелось Федору жить рядом со своими сыновьями, уезжать с родины он не собирался. Так и жил, как соломенный вдовец, пока не получил от жены Матильды пространное письмецо, в котором она сообщала, что ею очень интересуется один весьма обеспеченный фабрикант красок. Разъяренный Федор выслал ей документы на развод, который спустя два месяца и получил.

Катерина так и не поехала в Италию: неожиданно нашлась её пропавшая подруга, которую после месячного пребывания у сектантов нужно было морально поддержать и оздоровить.

К тому же подвернулся интересный заказ, её пригласили на работу в издательство "Всемирная литература", которое воплощало в жизнь мечту Максима Горького о приобщении советских людей к литературе Европы и Америки 19 века. Катерина и занималась переводами этой литературы.

Она вдруг увлеклась чтением классиков в подлиннике, на что прежде не хватало времени, часто, зачитываясь до утра, не успевала вовремя поесть, так что в лице её появилась некая интересная бледность, а Головин стал намекать ей, что так можно заработать катар желудка и происходит это потому, что Катерина Остаповна не имеет рядом любящего мужа, который мог бы следить за её здоровьем.

Лаборатория, возглавляемая Головиным, за год добилась таких успехов, что представленный её начальником отчет вызвал живейший интерес политуправления. В конце концов лаборатория перешла в ведение ОГПУ и все её разработки отныне стали считаться секретными, входили в неё работники по специальным пропускам и даже вывеску сменили на нечто вовсе прозаическое.

Николай Николаевич Астахов, не дождавшись приезда в Швейцарию ни бывшей возлюбленной, ни воскресшей племянницы, приехал в Россию сам и безуспешно пытался склонить последнюю переехать к нему навсегда.

— Объясни, Ольга, почему ты не хочешь уехать из этой страны?

— Никакая я не Ольга! — отмахивалась она. — Я — Наталья Сергеевна Соловьева.

— Вот видишь, тебя вынудили отказаться от собственной фамилии! Интересно, чем не устраивает рабочих и крестьян Ольга Лиговская?

— Не знаю, поймешь ли ты меня, — задумчиво проговорила Наташа в ответ на все его уговоры, — но для меня уехать сейчас равносильно тому, как если бы я бросила на произвол судьбы тяжело больную мать!

— Но у этой матери — миллионы детей, которых она признает, в то время как ты будто незаконнорожденная.

— Что ж делать, раз так получилось, и родная мать в бреду не признает меня родным дитятей. Я от этого не перестала любить её и буду надеяться, что она выздоровеет и меня признает.

— Но до этого времени может пройти не один десяток лет! — в отчаянии выкрикнул Астахов.

— Ну и пусть! Я подожду, — упрямо проговорила Наташа.