Луиза Вернье - Розалинда Лейкер

Всю дорогу до дома Луиза бежала, крепко стискивая фонарик в руке. В городе происходило что-то неладное. Воздух был наэлектризован, несколько раз она чуть не натолкнулась на группы мужчин, гневно обсуждавших политику. Слышались крики: «Да здравствует реформа!», а с какой-то улицы доносились звуки «Марсельезы», распевать которую запрещалось под страхом тюремного заключения. Когда она добралась до дома, Катрин с облегчением кинулась ее обнимать.

— Слава богу, пришла. Соседи на улице говорили, что правительство запретило проводить завтрашний митинг с требованием политических реформ, и одному богу известно, чего теперь ждать.

Они открыли бутылку вина и выпили сперва за будущее Луизы, а потом — за будущее Франции.

— Дай бог увидеть нашу страну во всем величии былой империи, — сказала Катрин. — Франция навсегда связана для меня с другим Бонапартом, принцем Луи Наполеоном. Пусть поскорее завершится его ссылка, и, что бы ни случилось в последующие дни, пусть это пойдет ему на пользу.

— Только без кровопролития, — прибавила Луиза, прежде чем поднести бокал к губам.

Демонстранты весь день переворачивали омнибусы, поджигали парковые скамьи и били стекла, а к вечеру Национальная гвардия выстрелами разогнала протестующих, вышедших к резиденции премьер-министра, убив и ранив тридцать человек. Кровавая расправа послужила сигналом к еще большим беспорядкам. На следующее утро, когда Луиза с Катрин должны были предстать перед мадам Камиллой, город захватила вооруженная толпа. Всего в нескольких метрах от их квартала, как и на многих других парижских улицах, разворотили мостовую и устроили одну из бесчисленных баррикад, на которой дерзко развевался красный флаг; разливалась неумолчная стрельба из захваченного оружия, многие общественные здания сожгли, и поднимавшийся от них густой дым плотной пеленой окутал город. Еще не наступила ночь следующего дня, а король Луи Филипп со своей королевой позорно бежали из Парижа и отплыли на английском корабле. Грабежи и разбои в Париже продолжались. Изящное окно дворца Тюильри разлетелось каскадом сверкающих осколков, когда в него швырнули троном, сожженным впоследствии на площади Бастилии. Временное правительство провозгласило Вторую Французскую Республику.

Как только стало возможным выйти на улицы, Катрин с Луизой вместе с потоком других людей попытались вернуться к делам и нормальной жизни. Они торопливо шли по улице, изуродованной короткими яростными стычками, переступая через булыжники и стараясь не смотреть на пятна крови на мостовой, направляясь к ателье мадам Камиллы. На воротах висел замок, и вместе с толпой других молчаливых понурых портних они прочли объявление: «25 февраля 1848 года. Мадам Камилла с сожалением сообщает, что фабрика на неопределенное время закрывается ввиду нестабильной ситуации в городе».

Луиза очень тяжело перенесла этот удар. Вцепившись в прутья, она с силой потрясла ворота, так что они загромыхали в ответ, и такая ярость была написана на ее лице, что даже Катрин не осмелилась ее урезонить. Когда Луиза наконец успокоилась и обернулась, ее лицо было очень бледным и напряженным.

— Мадам Камилле придется открыть фабрику, и довольно скоро. Женщинам ведь нужны платья, сколько бы ни рушились монархии и республики, — процедила она сквозь зубы.

Луиза решительно направилась в ту сторону, откуда пришла, высоко держа голову и распрямив плечи, Катрин опасливо пошагала вслед за ней. Порой Катрин казалось, что она и сейчас мало знает эту сильную, рассудительную и тщеславную девушку. Катрин скоро поняла, что рядом с ней живет молодая индивидуалистка с сильной волей. И надеялась только, что Луиза не упустит сладостных моментов жизни, поддавшись прихоти пробиться через все преграды во что бы то ни стало.

Мадам Камилла оказалась не единственной, кто закрыл двери своих заведений. Акции упали, банки один за другим обанкротились, рабочим задерживали зарплату. Иностранцы, обыкновенно осаждавшие этот город наслаждений, исчезли и не появлялись во весь период политических неурядиц, отчего многие гостиницы пустовали. Катрин с Луизой, имевшие кое-какие сбережения и вещи, которые можно было обменять на продукты, каким-то образом умудрялись существовать, но, лишенные, как и десятки тысяч других, работы, они довольно скоро задолжали за аренду. Мадам Камилла действительно в скором времени открыла свое заведение, но набрала мало людей, Катрин не взяли.

В мае последовал второй переворот. Вторая Французская Республика значительно расширила право голоса, но не сумела дать отчаявшимся людям обещанную работу. Народ голодал. В июне сто тысяч голодных разгневанных людей устроили яростный мятеж, и в Париже снова начались стрельба, пожары, появились баррикады. Вдоль сен-жерменской линии выстроились войска, в течение трех ужасных дней шли беспощадные бои. Были убиты и попавшие в перекрестный огонь женщины. Убитых насчитывалась не одна тысяча, в том числе архиепископ, пытавшийся призвать к перемирию, и выступавший на переговорах генерал армии. Канавы были затоплены кровью. Катрин с Луизой оказывали помощь раненым, которым удавалось выбраться из чудовищной мясорубки падавших друг на друга тел. Они беспрерывно молились вместе с умирающими и по возможности находили священника из тех, кто безустанно выполнял свой долг среди этой сумятицы и хаоса.

Подавление восстания принесло парижанам еще больше бедствий. Многие предприятия обанкротились, магазины закрылись из-за отсутствия покупателей, элегантные экипажи редко появлялись на улицах города. Знатные дамы обходились теми платьями, какие у них были. Но все же кое у кого еще оставались деньги, поэтому «Мезон Гажелен», как и многие другие старые крепкие компании, пережил бурю. Однако спад в торговле продолжался. Уорт с Мари не надеялись на улучшение своего финансового положения, но были рады тому, что зарабатывали хоть немного денег, а ведь другим приходилось просить на улицах милостыню.

У Катрин с Луизой не было никакой работы. Если раньше им удавалось заработать хоть сколько-то, выпрашивая заказы на порогах состоятельных семей, то сейчас и такой работы нельзя было найти. Под покровом темноты, наняв ручную тележку, они перевезли свои пожитки, чтобы их не конфисковали за просроченную ренту, в комнатушку в лачуге на площади Мобер в Латинском квартале, близ хлебного рынка. Убогость этого нового жилища напоминала Луизе ту нищету, в которой скончалась ее мать. Но теперь девушка была старше и уже ничего не боялась. Подобно голодному жестокому одинокому волку в борьбе за выживание, Луиза вновь прибегла к своим старым приемам добывания любой пищи, какую только могла найти, и стала ходить в известные ей с детства места и таскать с прилавков и катившихся тележек все, что можно съесть. Но теперь это было гораздо более опасное занятие, дважды она едва избежала ареста. Катрин мучительно переживала всякий раз, когда она исчезала из дома.

Везде, куда бы Луиза ни пошла, на всех зданиях и памятниках виднелся наспех написанный лозунг «Свобода, равенство, братство!». Царившие кругом голод и отчаяние только усиливали враждебность, эти сентиментальные слова звучали как издевательство. Когда муки голода не позволяли думать ни о чем другом, Луиза с удвоенным вниманием читала другие лозунги, вывешенные в связи с грядущими выборами, и плакаты, призывающие голосовать за Луи Наполеона, который был зарегистрирован в списках как второй французский Бонапарт, специально для тех, кто собирался голосовать впервые, а таких насчитывалась не одна тысяча.